Цветы в тумане: вглядываясь в Азию - Владимир Вячеславович Малявин

и красоте насквозь стратегичны, если согласиться с тем, что стратегический компонент в мысли или действии есть нечто, всегда отсутствующее в данности опыта или знания, отличающее нас от других и даже собственного «я». Мыслить иначе – это всегда стратегическое действие, и его нельзя видеть. Победить незаметно, не нарушая правил «хорошего тона», – вот верх стратегического искусства. Мы видели, что китайская цивилизация стоит на посылке о том, что небытийное в вещи и есть ее подлинное бытие, а пустота в опыте – его высшая реальность. Понятно в таком случае, почему Китай значимо отсутствует на международной арене и, к примеру, за очень редким исключением воздерживается при голосовании в Совете безопасности ООН. То же и в повседневной жизни: рассеянные по всему свету чайнатауны, эти форпосты китайской глобальности, не имеют политической окраски и попросту не замечаются окружающим обществом. Ибо, согласимся, очень трудно заметить что-то сверх замечаемого, а ведь «иное» именно таково. Одним словом, не чайнатауны, а какая-то чайна-тайна.

Нечто подобное можно наблюдать и внутри страны. Власть в Китае по-прежнему и метафорически, и буквально пребывает в Запретном Городе и скрыта от посторонних взоров. Этой потаенности власти не противоречит, а, напротив, полностью соответствует свобода хозяйственной деятельности в народе, саморегулирующаяся, как живой организм, стихия повседневности. В унитарном Китае уровень самоорганизации на местах, не исключая даже администрацию, на порядок выше, чем в формально федеративной России. Но где сходятся власть и общество? Не в чем ином, как в сокровенном континууме совместного преображения, точке самоотсутствия – неисчерпаемом источнике душевного энтузиазма. Там хорошо, где нас нет, не правда ли? Или, как было сказано еще в древности, о мудрости Лао-цзы, «в себе не имей, где пребывать». Но для китайцев инобытие хорошо именно тем, что оно и есть подлинная сердцевина жизни. Как говорили древние китайские мудрецы, Путь никогда не отходит от человека, только человек отходит от Пути. Хочется добавить: ну и пусть отходит, все равно Путь будет с людьми. Возможно, именно по этой причине КНР охотно отпускает в свободный полет разные «особые административные районы», ухитряясь все прочнее владеть ими. Вот простой ответ на мучительную для иностранных экспертов загадку сплоченности китайской нации при ее необыкновенной пестроте и даже вкусе к экстравагантности.

Китайские пейзажные картины наглядно демонстрируют подобное мировосприятие. На них представлен бесконечно разнообразный мир, где каждая вещь обладает своим, как говорили в Китае, «утонченным» или «небесным» принципом, но это принцип само-превращения, и в нем все вещи как бы утопают, растворяются в отсутствующем всеединстве и друг друга проницают. За паутиной мировых метаморфоз, игрой граней мирового кристалла скрывается еще более тонкая паутина самой фактичности фактов, зыбь мельчайших семян явлений, вьется вечносущая нить бытийственности бытия. Кто постиг эту первозданную – и в себе полную – цельность всего сущего, альфу и омегу мироздания, станет едва заметным властителем мира. «С лучшими правителями было так: люди знали только, что они существуют» (Лао-цзы).

Самоотсутствующее пространство и одновременно сила взаимного проницания или чистой сообщительности вещей и есть то, что китайцы называли Дао: Великий Путь всего сущего. Этот путь «утонченный», «чудесный», потому что он ускользает от всякого взгляда и определения, и притом связывает именно полярности. Но он, как все чудесное, – источник безусловного единения и по-детски чистой радости человеческих сердец. Он вводит в жизнь нормативную ориентацию, требует четкой артикуляции, «выпрямления» душевных порывов, но он обращает людей к изначальной полноте и, следовательно, свободе их бытия. Здесь кроется ответ на еще одну неразрешимую с западной точки зрения загадку современного Китая: почему экономическая свобода в этой стране не подорвала авторитарных основ ее политического строя? А все дело в том, что способность индивида к сообщительности определяется уровнем его духовной чувствительности, и здесь между людьми нет и не может быть равенства. Иерархия незыблема именно в силу человеческой природы. Более того, тот, кто в большей мере оставляет субъективно-частное в себе ради сообщительности, способен ввести других в поле «совместности сердец». Ему предназначено быть наставником. В то же время каждый способен учиться и улучшать свое бодрствование, и эти усилия не могут остаться незамеченными обществом. В том-то и дело, что авторитаризм в китайском социуме имеет моральную природу и предоставляет возможности для общественной карьеры сообразно таланту каждого. Он не отрицает, а, напротив, утверждает принцип социальной справедливости.

Может быть, Китай более всего ценен для мира не тем, что стал всемирной мануфактурой, а тем, что предъявляет оригинальный и притом эффективный способ решения проблемы человеческой социальности. И уж совершенно точно можно сказать, что без второго не было бы и первого.

По югу Фуцзяни

Чжанчжоу

На новый, 2015 год исполнилось мое давнее желание побывать в южной части провинции Фуцзянь. Главная точка притяжения для туристов в этих местах – так называемые земляные башни (ту лоу) – огромные дома-крепости круглой или квадратной формы в несколько этажей, где может проживать целый клан, т. е. нескольких десятков семей. Обычно туристы отправляются туда из Сямэня, где находится ближайший аэропорт.

Но я решил по пути остановиться в городе Чжанчжоу и не прогадал. Чжанчжоу – не просто типичный, но, можно сказать, глубинно китайский город – именно, как говорят китайцы, «земляной», прочно вросший в свою историческую почву. Изобилие закусочных, лавок, парикмахерских, импровизированных уличных рынков. Горожане, как дети, любят праздничное веселье: на Новый год по всему городу шли шумные рекламные распродажи, гремели барабаны, плясали девицы. Но в память города прочно вписан серьезный социализм: народное правительство, народный театр, народная больница, парк победы, памятник павшим за освобождение… А недалеко от моей гостиницы я обнаружил сильно обветшавший, напрочь лишенный претенциозности и потому на редкость очаровательный старый город (почему-то не упомянутый в путеводителях). Дома непропорциональные и в конструктивном плане неуклюжие. Жилые помещения – пузатые кубы на тонких кирпичных ножках. Пространство под ними имеет хозяйственное назначение: это лавка или склад. Над жилой комнатой террасы с балюстрадами, западными орнаментами, фальшивыми дверями и окнами. Над террасами надставлены мезонины, похожие на большие ящики. Окна украшены арочными карнизами, подсмотренными то ли в готике, то ли в линиях родных китайских крыш. В общем, откровенное, даже гордое собой разностилье. В центре старого квартала – храм конфуцианской учености Вэньмяо. Вообще-то он посвящен божественному правителю города, а к Конфуцию имеет отношение разве что его памятник работы современного скульптура, «профессора Ли Вэйци». Памятник выполнен в обязательном для современного Китая псевдоромантическом стиле, но с чувством меры: великий мудрец наклонился вперед, словно торопясь куда-то, но не теряя смиренного