Гора Орлиная - Константин Гаврилович Мурзиди

распахнул калитку, поставил у ног кожаный с блестящими уголками чемодан, бросил на него коричневую кепку и отступил, пропуская вперед Надю.

Марья Петровна протянула руки к невестке, торопливо обняла ее и, подняв лицо, стала искать Надины губы. Надя наклонилась, и они поцеловались. Оглядывая невестку снизу вверх, Марья Петровна сказала:

— Так вот вы… вот ты какая!

— Не похожа?

— Нет, похожа, — ответила Марья Петровна и снова прижалась к невестке, с радостью подумав, что взгляд Нади совсем не такой, каким он показался ей сегодня утром.

— А меня накрепко забыла, — сказал Николай и поцеловал мать.

— Как же! Забудешь такого!

Марья Петровна взяла Надю за руку, повела к дому и тут только заметила, что руки у нее самой липкие от варенья, а с подола все еще сыплется сахар. Она покраснела и повернулась к Николаю:

— Малиновое варю. Не подумай, что всегда такая…

Надя поняла, что свекровь говорит для нее, и ответила:

— Я люблю малиновое варенье.

— Да оно еще не сварилось, видите…

— А мы его доварим! — весело пообещал Николай, ставя чемодан у порога.

— Только не ты, — проговорила Надя. — Это нам с мамой придется, — чуть смутившись, закончила она.

Надя украдкой посмотрела на раскрасневшееся лицо Марии Петровны, на синее платье с короткими рукавами и широким вырезом на груди, и подумала, что ей трудно будет называть ее мамой. Незнакомая, почти чужая женщина и вдруг «мама»… Но чтобы не думать об этом, она подняла с земли ложку, валявшуюся среди граненых осколков.

— Разбили сахарницу?

— Сама разбилась. Старая была. Еще в прошлом году надкололась. Тут где-то веник есть. Сейчас разыщу…

— Не нужно, потом, — мягко сказала Надя и загляделась на осколки сахарницы — на кусочки солнца у себя под ногами. — Это ведь к счастью, говорят.

Марья Петровна взяла у нее ложку, помешала ею в кипящем тазике, посмотрела на сына и его жену, стоявших рядом, зачерпнула белой с золотистым отливом пенки, поднесла ложку к губам невестки и взглядом приказала принять, потом угостила пенкой сына, радостно спросила:

— Причастились?

Все трое засмеялись.

Вечером, решив никого не звать, выпили за встречу. Николай открыл бутылку шампанского, которую привез с собой.

— Ой, да она не стреляет! — с нескрываемым огорчением удивилась Надя, не дождавшись шипучей дымной пены, и рассказала, как напугался Николай, когда чемодан нечаянно упал на перроне вокзала. — Думали, не пить сегодня шампанского.

— Пить, пить! — проговорила Марья Петровна. — И горько кричать!

Пили, смеялись. Николай то и дело заглядывал в лицо Нади, целовал ее, грозил затаскать по окрестным горам и лесам. Мать слушала его счастливую болтовню и удовлетворенно отмечала про себя: «Любит. В отца весь». И вспомнила давнее, свое.

А Николай пил, расспрашивал о товарищах, о знакомых, о родне. И вдруг вспомнил:

— А как Танюшка Пологова?

— Каникулы у нее. Куда-то на лето уехала. Говорят, к жениху, что ли…

— К Мишке-землекопу?

— Мишкой его зовут, верно. Только вряд ли землекоп, — усомнилась Марья Петровна. — Теперь девчатки наши за землекопов не очень пойдут. Все ищут повыше.

И как-то особенно посмотрела на Надю. Вот, мол, иона тоже выбрала парня — самостоятельного, известного.

Николай начал рассказывать историю Мишки-землекопа.

Надя вышла из-за стола и стала смотреть в окно. Она почувствовала за собою плечо Николая, но не обернулась, а прильнула к стеклу, словно пыталась увидеть вдали то, что еще оставалось неразгаданным, к чему бессознательно тянулась душа.

Часть третья

ВОЙНА

Ранним вечером в морозной синеве дымилось крупное солнце. В переметах снега, в оранжевых отблесках санных следов шла дорога вдоль горы Орлиной, шла к транспортным площадкам кремнегорского комбината, к тупикам, забитым оборудованием эвакуированных с юга заводов. Колеса машин, обмотанные цепями, с трудом «ухватывали» обледенелую дорогу. Иногда машины застревали в пути; на поворотах по обочинам темнели части станков — верные следы, ведущие к заводу.

Рядом с механическими мастерскими строился особый цех — для сборки танков. Его строили люди, которых война загнала на Урал, строили, не успев еще опомниться от пережитого. Работали днем и ночью… Дневной сменой руководил мастер Пологов.

За три года Алексей Петрович почти не изменился, а в эти дни словно бы помолодел: вспоминалось давнее — первые годы Кремнегорска. Было то же неумолимое задание, тот же ветер бесснежной зимы, да кроме того — задача: одолеть врага. Война подстерегала Алексея Петровича повсюду. Прибыл эшелон теплушек, пробитых пулями, соседка получила похоронную, в доме не хватает хлеба, нет лишней рубашки, чтобы отдать беженцу, на строжайшем учете электроэнергия, — все чаще приходится идти на завод по мертвой трамвайной линии, а вернувшись домой, сидеть с коптилкой или ложиться пораньше спать. Закурить лишний раз — и то нет возможности: пусто в кисете. Поздно было ругать себя за то, что не посадил табак в огороде. А ведь когда-то без нужды занимался этим. Табак вырастал зеленый, большелистый; Алексей Петрович пропитывал его в меду… Не было теперь ни табака, ни меда, ни рюмки водки…

Нет, все-таки изменился Алексей Петрович. И даже очень. Посуровел, ссутулился, заметно похудел с того июньского утра, когда увидел у заводских ворот первую листовку со сводкой главного командования, — он прочитал ее по-своему…

Не забыть минувшего лета… Грузил на воскреснике металлический лом в паре с директором, про себя вспоминая, как Нечаев ругался с комсомольцами, которые называли заводский двор «островом сокровищ» и требовали собрать железо, старые литники, части машин… Пошел в народное ополчение — рыл окопы, бросал гранаты, стрелял из винтовки, — словно вернулась к нему солдатская революционная молодость… Организовал первую фронтовую бригаду в механических мастерских, отчислил в фонд обороны однодневный заработок — на постройку самолета «Уралец», сдал облигации займа, а потом приступил к жене с таким разговором: «Нет ли у нас, Клашенька, золотишка где?» Клавдия Григорьевна удивилась: «Что мы, старатели какие?» — «Кольца наши обручальные, — пояснил виновато Алексей Петрович, — серьги твои… фашиста надо бить… золотую пулю отлить требуется». — «Вот что я тебе скажу, — ответила Клавдия Григорьевна. — Серьги возьми, хоть и думала я подарить их Танюшке в день свадьбы… А кольца — нет, кольца я не отдам… ими любовь наша скреплена. В огонь такого золота не брошу. Ты уж давай-ка лучше стальную пулю отлей, оно повернее будет…» Осенью начался сбор теплой одежды фронтовикам. Жена пропадала в поселке с утра до позднего вечера, собирала пимы, полушубки, рукавицы, шапки, прихватывала и платочки, особенно в семьях, где много девчат. Алексей Петрович приходил поздно, а когда с началом постройки особого цеха был издан приказ о переходе командиров на казарменное положение, сказал, что отныне