Жизнь-река - Геннадий Гусаченко

Иду опять на завод, объясняю:

— В милиции сказали, если на работу возьмёте, они пропишут.

— Вот, если пропишут, тогда и возьмём.

Дурдом! И так во всех организациях Новосибирска, куда бы ни пришёл по объявлениям, расклеенным на всех углах. Я уже совсем пал духом, как вдруг вот оно, долгожданное: «Требуются бетонщики. Предоставляется общежитие». Бетонный завод искать не пришлось. По соседству с «Сибсельмашем» унылые его корпуса далеко видны.

В отделе кадров усталый мужчина, озабоченный нехваткой рабочих, приветливо поздоровался. Предложил присесть, протянул лист бумаги.

— Пиши заявление о приёме на работу учеником… Нет, погоди…

Он с отеческой добротой посмотрел на меня. С пониманием, сочувствием и заботой одновременно.

— Ладно, пиши: «Прошу принять бетонщиком третьего разряда». Давай, парень, смелее! Обвыкнешься, втянешься. Трудно будет на первых порах, но ты не сдавайся. В институт строительный поступишь. Инженером–строителем станешь. Благородное дело — дома строить. Свет, тепло людям давать. В бригаду комсомольско–молодёжную пойдёшь… Толковые в ней парни. Вот тебе направление к начальнику цеха товарищу Акимову. Он и комнату в общежитии покажет. Ну, иди. — И кадровик дружески подтолкнул меня к двери.

Я шёл мимо присыпанных снегом железобетонных конструкций, серых, пустых корпусов с огромными, открытыми всем ветрам, оконными переплётами. Мела вьюга. Холодный, пронизывающий сквозняк задувал под мою никудышную одежонку. С каждым шагом к новому месту обитания, которое могло бы стать определяющим, я всё больше сомневался в правильности этого пути. Того энтузиазма, с каким вышел из кабинета начальника отдела кадров, уже не осталось. Медленно передвигая ноги и укорачивая шаги, я без всякой охоты шёл к товарищу Акимову, незаметно сминая в кармане направление к нему. Мрачный вид заводских корпусов производил гнетущее впечатление. Ноги уже совсем отказывались нести меня в объятия дружной бригады бетонщиков, когда навстречу попали двое пьяных рабочих в заляпанных цементом ватных штанах и телогрейках. Они громко ругали непристойными словами начальника, срезавшего, как они выразились, им расценки.

— Пусть Акимов сам пашет за эту зарплату, а с нас хватит грыжу здесь наживать бесплатно! — услышал я и подумал: «Вот, они, бетонщики…» Представил себя таким же грязным, в брызгах раствора. У ворот огромного, обшарпанного здания бетонного цеха я остановился и выбросил скомканную бумагу. Ветерок подхватил её, погнал по снегу. Какое–то время я внутренне боролся с собой: поднять — не поднять. Вот подниму и буду жить в общежитии, зарабатывать деньги. Не подниму — новые скитания ждут меня. Пока я раздумывал, ветер загнал бумагу под груду бетонных плит, откуда её не достать при всём желании. Я без сожаления повернулся и зашагал прочь от предложенной мне жизненной перспективы.

Ещё неделю болтался по улицам Новосибирска, тщетно пытаясь найти работу с общежитием. Из комнаты техникума меня выперли. Ночевал всё в том же шифоньере в бытовке, пробираясь в неё незаметно для вахтёрши через разбитое окно в туалете. До той поры, пока на моей спине не переломилась швабра уборщицы. Пришлось ошиваться на вокзале, коротая ночи у батарей парового отопления рядом с вонючими нищими, пропойцами, бездомными калеками. Это сейчас вокзалы блистают мрамором, сияют чистотой, в них не пускают безбилетников и неопрятных, сомнительного вида граждан. А в ту пору вокзал являлся пристанищем всякого сброда, рассадником инфекций, преступности, хаоса.

Как я избежал беды, не влип в какую–нибудь неблаговидную историю, не связался с кишмя кишащими там уголовниками и проходимцами всех мастей — ума не приложу!

На вокзалах я большей частью заводил разговоры с матросами, солдатами, курсантами военных училищ. Меня тянуло к ним как магнитом. Я завидовал им со страшной силой и мечтал об одном: поскорее призваться на военную службу.

Чтобы не умереть с голоду, я продал в комиссионке свою гармонь. За бесценок. Об этом глупом поступке сожалею всю жизнь. Что имеем — не храним. Потерявши — плачем. Это обо мне. Гармонь, подаренную отцом, не сумел сохранить. Эх… Но разве одну эту глупость совершил я?

Ноги, помимо воли, упрямо несли на проспект Дзержинского, к проходной завода со скучным названием «Почтовый ящик». В тайне души я надеялся встретить Ольгу. Толпы людей валили с работы, но Ольги среди них не было.

От ежедневных безнадёжных скитаний по замкнутому кругу — завод — милиция — завод — я настолько ослаб, исхудал, что едва таскал ноги. Можно было вернуться домой, в Боровлянку, но с какими глазами? Родители, ведь, думали, учится их сын в техникуме. Мастером на заводе будет, специалистом. Да и что бы я стал в Боровлянке делать? Сидеть на шее родителей, дармоедничать? Или, впрямь, в колхозе быкам хвосты крутить? Пастухом быть, рабочим скотного двора? В лучшем случае, на трактор посадят. Землю пахать, хлеб растить, конечно, не зазорно, почётно даже. Но стыдно будет с Тоней встретиться. Натрепался про море, про военные училища и вдруг — нате вам! Тракторист! Нет, обратно путь заказан.

Когда совсем стало невмочь, вспомнил я о комсомольском билете, лежащем в нагрудном кармане старой вельветки. «А что, если обратиться за помощью в обком комсомола? Попросить комсомольскую путёвку на угольные копи Шпицбергена, в Антарктиду, на дрейфующую станцию «Северный полюс», на строительство Братской ГЭС или, в крайнем случае, хотя бы на целину. А что? Романтично, героично, патриотично. Во всех газетах пишут, что комсомольцы там по зову партии, по комсомольским путёвкам штурмуют полярные льды, перекрывают реки, поднимают залежные земли. Пусть и меня направят. Я готов на подвиг». Так думал я, поднимаясь по мраморным ступеням великолепного здания на Красном проспекте.

Ковровые дорожки. Хрустальные люстры. Сияющие никелем дверные ручки. Широколистные фикусы в кадках. Начищенный мастикой паркет. И сонная тишина. Неестественно молчаливая, нерушимая, застойная.

Приоткрылась дубовая дверь, обшитая изнутри лакированным утеплителем, прошмыгнула серой мышью молодящаяся дама. С кожаным портфелем по коридору, скорее напоминавшем аппартамент роскошной гостиницы, важно проследовал очкастый моложавый господин, старательно изображающий из себя боевого ленинца, верного и стойкого борца за дело партии.

Молодёжные лидеры учились хватке за лучший кусок у партийных вождей, перенимали их методы и приёмы, как котята у матёрых котов. И потому моложавый господин, подражая партийным секретарям, шёл медленно и гордо, с сознанием своей особенной исключительности. Глядя на него со стороны, можно было подумать, что наложил он в штаны и боится растрясти.