Другой Владимир Высоцкий - Федор Ибатович Раззаков

Судя по всему, Высоцкий знал обо всех этих фактах, но поскольку разделял либеральную точку зрения на те события, песню написал именно с этих позиций. Большим подспорьем ему в этом, видимо, была та антисоветская литература, которую он штудировал, каждый раз приезжая во Францию. Эти книги ему специально подбирала жена-еврокоммунистка, а также тамошние друзья-эмигранты. Здесь даже можно усмотреть определенную заинтересованность неких антисоветских сил, которые посредством подброса Высоцкому такого рода литературы формировали его мировоззрение в нужном для них направлении. То есть, манипулируя сознанием Высоцкого, можно было потом рассчитывать на то, что он в таком же духе, посредством своих песен, будет манипулировать сознанием миллионов советских людей. И песня «Летела жизнь» самым наглядным образом это и подтвердила. Слушая ее, люди невольно проклинали советскую власть, которая так жестоко обошлась с целыми народами. Хотя одна ли советская власть поступала в годы войны подобным образом?

Например, правительство США в феврале 42-го выселило из западных штатов всех японцев (а это 120 000 человек) и разместило их в лагерях в центральной части страны. В ходе этой депортации также имелись жертвы. А родная с недавних пор для Высоцкого Франция точно таким же образом интернировала немцев, среди которых было много эмигрантов-антифашистов, вроде известного писателя Лиона Фейхтвангера (он потом напишет книгу о «французском ГУЛАГе»). Короче, «Летела жизнь» была очередным увесистым булыжником Высоцкого не только в сталинский «огород», но и в брежневский.

21 октября Высоцкий отправился в очередной вояж (на 10 дней) во Францию, где его ждала супруга. Однако Марина Влади не знала, что в Москве у ее мужа появилось новое увлечение — студентка второго курса Текстильного института Оксана Афанасьева, с которой он познакомился буквально накануне своего отъезда за границу (как и Высоцкий, она еврейка по отцу и русская по матери). Отметим, что у нашего героя и до этого неоднократно случались романы, но все они относились к числу мимолетных. Но в этот раз все оказалось куда как серьезно — этот роман был из числа долгоиграющих. Все это лишний раз доказывает, что брак с Мариной Влади был уже чисто формальным.

Вспоминает О. Афанасьева: «В Театр на Таганке меня привел актер Вениамин Смехов (один из самых именитых евреев этого театра, в труппе которого работало 16 евреев — больше, чем в любом другом столичном театре. — Ф. Р.). Он дружил с моей тетей и лечил у нее зубы. Так что я пересмотрела буквально все спектакли, но больше всего нравились «Гамлет» и «А зори здесь тихие…». «Гамлета» я видела и до знакомства с Высоцким, и раз сорок потом.

Вы не поверите, но я никогда не была фанаткой театра и не влюблялась в актеров, как многие девочки, — к этому я всегда относилась с большой иронией. Так что Высоцкий покорил меня вовсе не актерской популярностью: притягивали его обаяние, сила и внутренняя энергия. Наше знакомство произошло при следующих обстоятельствах.

Володя случайно увидел меня в комнате администратора театра. Потом Яков Михайлович уверял, что специально позвал туда Высоцкого: «Володя, зайди ко мне, придут такие девочки, с такими глазами! Обалдеть!» И когда мы с подругой зашли после спектакля в администраторскую, Володя уже сидел там и беседовал с кем-то по телефону. Увидев нас, он попытался положить трубку на рычаг и несколько раз так смешно промахнулся мимо телефона, сказав при этом: «Девочки, я вас подвезу домой». Мы застеснялись, начали отказываться: ведь Веня тоже предложил меня подвезти. У служебного входа стояли их машины — Володин «Мерседес» и зелененькие «Жигули» Смехова. Они оба даже двери распахнули. Тут Смехов воскликнул: «Ну, конечно, где уж моим «Жигулям» против его «Мерседеса»! Это было очень забавно.

Первый шаг, разумеется, сделал Высоцкий: попросил телефон и пригласил на спектакль «Десять дней, которые потрясли мир». Но мы с подругой собирались в Театр на Малой Бронной, и я отказалась. Тогда он назначил мне свидание… Нечего скрывать, принимать ухаживания такого человека было очень приятно — я ведь выросла на песнях Высоцкого. Однако у меня и мысли не возникало влюбиться, скорее я испытывала растерянность, он ведь был намного старше (в феврале 78-го Оксане исполнилось 18 лет, Высоцкому было 40. — Ф. Р.)…

В тот вечер я не видела ни актеров, ни сцены. Весь спектакль только и гадала — пойти на свидание или нет. А выйдя из театра, увидела его машину. Высоцкий ждал меня, и мы поехали куда-то ужинать. Он стал за мной ухаживать, и ухаживал очень красиво. Так начался наш роман. Хотя до этого я уже собиралась выйти замуж. За очень красивого интеллигентного мальчика, внука известного футболиста. Он был студент иняза, будущий переводчик. Наверное, если бы не Высоцкий, нас ждала бы спокойная семейная жизнь, поездки за границу, но я поспешила все ему рассказать, и мы расстались навсегда…»

Тем временем, в отличие от прошлых лет, в последние годы поэтическое вдохновение, кажется, покинуло Высоцкого: из-под его пера выходит все меньше и меньше произведений. Например, в 1978 году он написал чуть больше двух десятков поэтических текстов, чего с ним не случалось лет пятнадцать. Его близкие друзья, тот же Вадим Туманов, горько сетуют ему: «Опомнись, Володя, что с тобой происходит? Ты ведь стал хуже писать, чем раньше. Возьми себя в руки!»

Интересно, что конкретно имел в виду золотопромышленник: может быть, то, что наш герой, став меньше писать, несколько снизил обороты своей оппозиционности? Ведь «застой» тогда достиг своего пика, и либералами уход в тень либо снижение претензий к режиму со стороны любого из их единомышленников воспринималось негативно. Дескать, наступать надо, а не отсиживаться в кустах, тогда, глядишь, и наступят долгожданные перемены.

Высоцкий, конечно же, все это понимал, но сделать ничего с собой уже не мог. На более длительную и кропотливую работу за письменным столом порой не хватало ни физических сил, ни моральных. Да и наркотики свое дело делали. Хотя в лучших своих произведениях он продолжал оставаться Высоцким — человеком, искренне верившим в то, что он бьется за правое дело. Не случайно в том поэтически не родящем 78-м из-под его пера рождаются строчки:

Лучше я загуляю, запью, заторчу.

Все, что ночью кропаю, — в чаду растопчу,

Лучше голову песне своей откручу —

Но не буду скользить, словно пыль по лучу!

Не ломаюсь, не лгу — не могу. Не могу!

12