Нация прозака - Элизабет Вуртцель

распласталась на полу в ванной вся в слезах и черном шифоне после той самой грандиозной вечеринки. Иногда даже с литием и прозаком я впадала в страшную депрессию, и моим друзьям приходилось всю ночь сидеть, склонившись надо мной, когда я отказывалась подниматься с пола на кухне, отказывалась успокаиваться и не плакать, отказывалась отдать им нож для грейпфрута, который я держала в одной руке, нацелившись на запястье другой. После всех этих неприятных сцен я наконец обращаюсь за медицинской помощью, и, конечно же, психофармаколог решает или снова назначить тразодон, или добавить препарат вроде дезипрамина, или даже спросит, не станет ли мне легче, если я буду время от времени принимать тиоридазин.

Подобно тому, как многие микробы перехитрили антибиотики, а болезни вроде туберкулеза, что мы когда-то могли держать под контролем, вернулись к нам в новых, более агрессивных штаммах, так и депрессия легко меняет свою форму, и дело не в пониженном уровне серотонина. Как пишет Сюзанна Кейсен[377] в книге «Прерванная жизнь», мемуарах о времени, проведенном ей в больнице Маклин: «Путь от недостатка серотонина до мыслей о никчемности и бессмысленности окружающего мира довольно долог; еще более долгая дорога ведет к написанию пьесы о человеке, охваченном подобными мыслями… Вот где раздолье для разума. Должен же кто-то заняться переводом всего этого бормотания нейронов»[378]. Конечно, любая интерпретация сама по себе может быть плодом неврологической активности, но бывают и случаи, когда научное вмешательство не поможет. Может, это и суеверие, но я считаю, что клетки мозга перехитрят любые медицинские молекулы, и мой опыт полностью это подтверждает. Если у тебя хроническая депрессия, ты можешь утонуть в любой момент.

Если говорить о моей собственной депрессии, то за годы меня бросало от уверенности в том, что все дело в неудачной биологии, до более гибкого взгляда – что однажды в моей жизни накопилось столько отвратительных событий, что я в них застряла, а молекулы мозга с этим согласились. Невозможно узнать, что из этого правильно, не существует такого анализа крови, который смог бы определить психический дисбаланс, в отличие от мононуклеоза или ВИЧ. Все личные истории ведут лишь к вопросам вроде тех, про курицу и яйцо: конечно, депрессия передается генетически, но, может быть, все дело в том, что нас воспитывали депрессивные родители? Возвращаясь к моей депрессии, сам факт того, что прозак в комбинации с другими веществами неплохо мне помогал, приводит к мысли, что как бы ни начиналась история моих страданий, к тому времени, когда я обратилась за помощью, проблема определенно перешла на уровень биохимии. Многие люди не понимают, что когда дело доходит до психических расстройств, причинно-следственные связи становятся двухсторонней дорогой: дело не только в том, что изначальный психологический дисбаланс может привести к депрессии. Нельзя забывать годы и годы экзогенной депрессии (болезни, вызванной внешними факторами), которая может перевернуть всю твою гребаную внутреннюю химию вверх тормашками, так что без лекарств ее не восстановить. Если бы меня с самого начала лечил компетентный врач, то колебания настроения могли бы и не перейти в жуткий психофейерверк из ночных кошмаров, и десять лет спустя я бы не оказалась в ситуации, когда я даже встать с утра не могу без таблеток.

Честно признаюсь, первые пару лет после того, как я начала принимать лекарства, уехала из Кембриджа и вернулась в Нью-Йорк, я избегала психотерапии. У меня был фармаколог, который, в общем-то, просто толкал наркотики, прикрываясь степенью по медицине. Он выписывал мне рецепты, я считала, что этого достаточно. После доктора Стерлинг я не могла представить, что можно найти другого терапевта, который мог бы сравниться с ней. К тому же, не считая незначительных сбоев время от времени, лекарства на самом деле помогали. Но затем, осознав, что я разрушаю любые отношения, отпугиваю работодателей и всех, с кем работаю, слишком часто ловлю себя на депрессивных провалах в памяти, что могут продлиться несколько дней и принести с собой не меньше отчаяния и беспросветности, чем та черная волна, от которой я бежала большую часть жизни до прозака, – я поняла, что мне нужна терапия. Годы и годы плохих привычек, влечение не к тем мужчинам, переходы от плохого настроения к импульсивному поведению (вроде того, чтобы изменять бойфренду или работать спустя рукава) превратили меня в человека, который понятия не имеет, как жить нормально в недепрессивном мире. Мне нужен был хороший психотерапевт, который помог бы мне научиться быть взрослой и показал бы, как жить в мире, где телефонный провайдер не позволит отсрочить счет из-за депрессии и безразлично отключит твой номер. Мне нужен был психотерапевт, который научил бы меня, как жить в мире, где вне зависимости от того, сколько людей принимают прозак, они все равно остаются меньшинством, а у остальных есть свои проблемы, заботы и интересы, которые часто не совпадают с моими.

У меня ушло столько лет, чтобы научиться жить жизнью, где депрессия – не убежище от любых проблем, не состояние, в которое я бросаюсь так же, как алкоголики всегда возвращаются к своему джину, а наркоманы к игле – но, кажется, я на пути к этому. Мне 26, и я чувствую, что подростковый возраст подходит к концу.

Восьмого апреля 1994 года, когда я как раз заканчивала эту книгу, Курт Кобейн застрелился, и его обнаружили мертвым в его доме в Сиэтле. По большей части медиа довольно быстро свели его самоубийство к примеру какого-то общего психиатрического недуга и писали, что это была «пуля, прострелившая поколение». Стиль гранж, который изобрела и так усердно популяризировала Nirvana, был описан Newsweek как «то, что случается, когда дитя разведенных родителей добирается до гитары». Самоубийству Кобейна быстро придали символическое значение, несмотря на то что и само решение, и то, что побудило Кобейна спрятаться в комнате и вышибить себе мозги, должны были оставаться личным и сокровенным.

Отчасти я понимаю, почему это произошло. Последние пару лет многие из нас стали приближаться к категории дистимии и стало очевидно, что депрессия – это уже не только личное дело. По сути, это социальная проблема и вокруг нее сложилась целая культура депрессии. Одним из моих любимых примеров этого направления в новом искусстве стал андеграундный кинохит «Бездельник»[379]. Обошедшийся продюсерам всего в 23 тысячи долларов дебютный фильм режиссера Ричарда Линклейтера познакомил нас с молодыми людьми из Остина, штат Техас, оканчивающими школу или только что выпустившимися и предпочитающими тратить свое время, обсуждая различия между культурой Смурфов и культурой Скуби-Ду, умудряясь жить на