Увиденное и услышанное - Элизабет Брандейдж

привычке, она задвигает шторы, и становится темно. Комната похожа на склеп, и они обе рады покинуть ее, закрыв за собой дверь.

Когда они снова оказываются на улице, Мэри что-то достает из машины – корзинку печенья.

– Едва не забыла. Это тебе. Утром испекла.

– Это так мило, Мэри. Спасибо. – Она обнимает ее.

– Давай-ка съешь парочку. Похоже, вам, докторам, и перекусить некогда.

– Нам вообще все некогда.

– Вот-вот, – говорит Мэри. – Все, что тебе нужно, поняла? Я позабочусь о тебе.

– Да все будет хорошо, – говорит она, чуть смутившись – не привыкла, чтобы с ней возились.

– Пора оставить это место позади, Фрэнни. Ты не одна, нам обеим надо это сделать. И мы сделаем – вместе, да?

Фрэнни снова ее обнимает, больше ради Мэри, чем ради себя самой, и, когда они выпускают друг друга, она видит слезы Мэри.

Мэри качает головой.

– Не думай обо мне. – Она сморкается в платок и вытирает глаза, злясь на себя.

– Ничего, я к такому привыкла.

Мэри роется в кошельке, достает складное зеркальце, рассматривает свое лицо и вытирает тушь, размазавшуюся по морщинам вокруг глаз.

– Бога ради, ты только взгляни на меня.

– Да нормально все.

– А я ведь выглядела неплохо – ну, если ты готова в это поверить.

– Конечно, верю. И сейчас неплохо – даже очень.

– Я просто хочу, чтобы все было не настолько сложно. А ты?

Фрэнни кивает.

– Не знаю, отчего все так.

– Может, Бог хочет что-то сказать нам. Иногда я хочу, чтобы Он прекратил.

– Да наверняка уже позабыл о нас, – говорит Фрэнни.

– Надеюсь, нет. Нам нужна помощь. – Она возвращается к машине и открывает дверцу. – Жизнь трудна, вот и все. Это место, эта старая ферма – тому свидетельство.

Она садится, заводит мотор и опускает окно.

– Поеду закажу тебе мусорный контейнер и попрошу мальчиков Хейлов помочь тебе. Ты ведь помнишь эту фамилию?

Фрэнни мотает головой.

– До того, как ферму купили твои родители, она была Хейлов. Мальчики когда-то присматривали за тобой. Коул и Эдди? Ну, Эдди, конечно, в Лос-Анжелесе, трубач, и вроде довольно знаменитый. Теперь тут только Коул и бедняга Уэйд.

– Гм, я их не помню, – говорит Фрэнни, хотя все это время они были здесь, у нее в голове. Темные смутные силуэты. Звук трубы.

– Они тоже хлебнули горя, как и все мы. Но Коул – он хорошо справляется. Приложил руку почти ко всем домам в городке. Думаю, дело в его глазах – они такие синие. Женщинам достаточно лишь взглянуть на него, чтобы тут же достать чековую книжку. У его дочки такие же глаза, да и у всех Хейлов. Она с моей внучкой дружит. Здорово, правда? Как в той присказке – что посеешь…

– То и пожнешь, – говорит Фрэнни и улыбается.

– Ну, я поехала. Не забудь, мне можно позвонить в любую минуту. Даже по мелочам.

Фрэнни смотрит вслед, пока машина Мэри не исчезает из виду. Она обхватывает себя руками – зябко. Она смотрит на пустые поля, сараи. Черные деревья. Одиночество.

Потом она поворачивается, будто ее окликнули из окна на втором этаже, из комнаты матери.

Шторы отодвинуты. В комнате светло.

Она едет в город купить пива. Не то чтобы ей нравилось пить, это как лекарство. Ей придется напиться, чтобы уснуть. Ну, возможно, водки – давнее испытанное средство. При определенных обстоятельствах она вполне могла бы спиться. Был краткий загул в интернате, когда ее заставили пойти к психиатру. В колледже она наловчилась пить и одновременно учиться на отлично, но медицинская школа при университете положила этому конец. Нужно было быть в полном сознании ежесекундно, быть наготове, с ясной головой.

Городок странный, он будто застыл во времени. Проезжая мимо церкви, она замечает, что священник открывает калитку – седой человек в толстом шерстяном шарфе, он натягивает пальто и разговаривает, видимо утешая, со старой женщиной в синтетическом платке – та стоит на тротуаре. Ветрено, верхушки деревьев сильно качает, они разгоняют свет. Вот маленький кинотеатр, лавка с пончиками, кафе.

Магазин алкоголя – в конце квартала. Здесь пусто, свет не горит, лишь пыльные солнечные лучи. Она осматривает полки, у ног вьется полосатая кошка. Большое окно с желтыми ставнями делает улицу снаружи похожей на старую фотографию цвета сепии. Человек за прилавком откашливается и говорит:

– Дайте знать, если вам что-нибудь понадобится, – и уходит писать в конторской книге. Она с удивлением замечает, что он пишет стихи, будто складывает слова в столбик. Она видит слова «очаровать», «дрозд», вглядывается в его лицо, пока он принимает оплату.

Рядом, у рынка, она покупает сэндвич и пакет чипсов и потом съедает их в машине, жует с набитым ртом, смотрит в лобовое стекло на небо. «Аноним, – думает она, – чужачка в чужом городе». Небо здесь другое. Облака и то, как сквозь них пробивается солнце.

На кухне она изучает содержимое шкафов, но стаканов нет, только банки.

– Вот ты – в самый раз, – говорит она старой банке из-под огурцов, потом наливает ее до половины и кидает в нее лед. Водка дает ей силы взяться за шкаф, целый мир, погруженный в темноту. Город накренившихся коробок. По большей части барахло – потрепанная одежда, поношенные туфли, сломанная бытовая техника, доисторический пылесос. Словно сокровище, она находит обувную коробку с фотографиями. Ее и радует, и тревожит, что они нашлись. История, оставшаяся позади, думает она, отчасти ее собственная. Последние месяцы жизни ее матери.

Как жестоко, что отец не удосужился их забрать, не понял, как они важны. Она перекладывает их, как карты таро, переворачивает, думает: «Это твое прошлое, ничего не поделаешь; это твое будущее, единственный путь, который ведет к остатку жизни».

Хрупкие, пожелтевшие от старости, снимки похожи на фрагменты большой истории. По большей части на них она, шустрый ребенок в солнечном доме. Играет с деревянными ложками, кастрюлями и сковородками, в одних трусиках, на траве, на заднем плане – целый сад рудбекий. Сидит на детском стульчике и выдувает пузыри. Гоняется за котенком. Таскает на веревочке деревянную собачку. Ей приятно видеть, что она была здесь счастлива и любима. Она никогда не знала, как представлять эту часть своего детства, потому что отец не удосужился рассказать ей.

Так кто же были ее родители? Кто такая Кэтрин Клэр? От нее осталось лишь несколько фотокарточек. Вот она в саду, в белом платье без рукавов. Вот у огня. Вот на переднем крыльце, курит и смотрит так, будто знает – а вот что, Фрэнни не может понять. Вечеринки, незнакомые люди с