Мемуары - Филипп де Коммин

Понятно, что эти укрепления были недостаточно мощны против большого числа людей или армии, но король ведь не этого боялся. Он боялся только того, чтобы какой-нибудь сеньор, или несколько сеньоров, не захватил – то ли силой, то ли путем сговора – замок ночью и не присвоил себе власть, вынудив его, короля, жить иа положении умалишенного и не способного к управлению. Открывались ворота и спускался мост в Плесси только с восьми утра, после чего в замок входили служители; капитаны охраны расставляли обычный караул у дверей и назначали дозор из лучников у ворот и во дворе – все как в строго охраняемой пограничной крепости. Входили в замок только через калитку и лишь с ведома короля, не считая майордома и людей таких хозяйственных служб, которые королю на глаза не показывались.

Можно ли с честью содержать короля в более тесной тюрьме, чем та, в которой он сам себя содержал? Клетки, куда он сажал других, имели по восемь футов вдоль и поперек, а сам он, столь великий король, имел для прогулок маленький двор замка. Но он даже и туда не спускался, а оставался на галерее, из которой выходил только в комнаты; и мессу слушать ходил, минуя двор.

Кто же после этого скажет, что король не страдал, если он так ограждал и оберегал себя, если питал такой страх к своим детям и всем близким родственникам, если ежедневно менял и передвигал с одной должности на другую своих слуг и людей, живших при нем и обязанных ему и почестями, и благами, – ведь никому из них он не осмеливался довериться, обрекая себя на столь необычные узы и заточение. Правда, место его заточения было большим, чем обычная тюрьма, однако и сам он был больше, чем обычный узник.

Могут, пожалуй, возразить, что бывали люди и более мнительные, чем он. Но они жили не в мое время и, может быть, не отличались такой мудростью, и не имели столь добрых подданных; к тому же они, возможно, были жестокими тиранами, тогда как наш король не причинил зла никому, кто его не оскорбил.

Все сказанное приведено мною не только ради того, чтобы показать мнительность нашего короля, но чтобы также дать понять, что страдания, что он претерпел, равносильны тем, которые он принес другим; и я считаю, что все, о чем я рассказал, в том числе и его очень тяжелая и мучительная болезнь, которой он очень боялся, еще будучи здоровым, – это наказания, ниспосланные ему господом богом в сем мире, чтобы их меньше было в мире ином, а также чтобы те, кто будет царствовать после него, имели больше жалости к народу и были не так скоры на расправу, как обычно, хотя я и не желаю возводить обвинений на нашего короля, ибо не знал лучшего государя. Правда, он обременял подданных налогами, но отнюдь не потерпел бы, чтобы это делал кто другой, его приближенный или иностранец.

После стольких страхов, подозрений и страданий пережитых королем, господь бог явил ему чудо и излечил его душу и тело, как обычно он делает, совершая чудо, ибо забрал его из этого скорбного мира после приобщения святых тайн в здравом рассудке, в полном сознании и доброй памяти, безболезненно и со словами на устах, вплоть до молитвы «Pater noster» в момент кончины. Король сам Филипп де Кочмин распорядился о своем погребении, сказав, кого желает видеть в процессии и какой дорогой она должна идти; он говорил, что надеется не умереть до субботы и что пречистая дева, которую он всегда почитал и молился ей, возлагая на нее свои упования, не откажет ему в этой милости – быть похороненным в следующую субботу. Так оно и случилось, ибо он почил в последнюю субботу августа 1483 года в восемь часов вечера в Плесси, где его в предыдущий понедельник и поразила болезнь. Да соблаговолит господь бог принять его в свое царствие небесное! Аминь!

Глава XII

Немного же надежд должно быть в сем мире у бедных и малых людей, если даже столь великий король после таких трудов и страданий оставил все и ни на час не смог продлить жизнь, как ни старался. Я познакомился с ним и стал ему служить, когда он был в расцвете сил и на вершине преуспеяния, но я никогда не видел его беспечным и беззаботным. Из всех удовольствий он предпочитал ловлю зверей и соколиную охоту, в зависимости от сезона, и самую большую радость доставляли ему собаки. Женщинами он в то время, когда я был при нем, не интересовался, ибо, когда я прибыл к нему, у него умер сын, по которому он сильно скорбел, и он в моем присутствии дал обет богу не прикасаться ни к одной женщине, кроме королевы, своей жены. И хотя по брачному установлению так и следует поступать, тем не менее это было великое дело – столь твердо следовать своему решению и столь неуклонно выполнять данное обещание, особенно если иметь в виду, что королева была отнюдь не из тех женщин, с которыми вкушают большое наслаждение, хотя она была доброй дамой.

Охота, правда, доставляла ему наряду с удовольствиями и много хлопот, поскольку требовала немалых усилий. Вставал он рано утром, весь день в любую погоду преследовал оленей и иногда заезжал очень далеко. А поэтому возвращался обычно усталым и почти всегда разгневанным на кого-нибудь: ведь это занятие такое, что не всегда добиваются желанного. Однако, по общему мнению, король был самым искусным охотником своего времени.

Его охота, бывало, продолжалась непрерывно по нескольку дней, и он останавливался в деревнях, пока не поступали новости о военных действиях, ибо почти каждое лето между ним и герцогом Карлом что-нибудь происходило, а на зиму они заключали перемирия.

Кроме того, у него было много забот в связи со спором из-за графства Руссильон с королем Хуаном Арагонским, отцом ныне царствующего короля Испании. Хотя эти двое, отец и сын, были небогатыми и вовлечены в ожесточенную борьбу со своими подданными, как горожанами Барселоны, так и другими, и сын ничего не имел (но он ожидал наследства от короля Генриха Кастильского, брата своей жены, и оно впоследствии ему и досталось), они тем не менее оказывали сильное сопротивление нашему королю, пользуясь любовью жителей Руссильона, но защита его дорого обошлась Арагонскому королю, который потерял там многих знатных людей, растратил большие деньги и сам там умер [410].

Таким образом, удовольствие он получал лишь кратковременное и сопряженное, как я сказал, с большими трудами для него. Когда он отдыхал, его ум продолжал работать, ибо у него были дела в стольких местах, что даже удивительно; ведь он любил вмешиваться в дела своих соседей, как в свои собственные, приставляя к соседним государям своих людей и разделяя тем самым с ними власть. Когда он вел войну, то мечтал о мире или перемирии, но когда добивался мира или перемирия, то тяготился ими. Он вникал во множество мельчайших дел своего королевства, без которых спокойно мог бы обойтись, но такова уж была его натура, и он так и жил. А память его была столь велика, что он помнил все и знал всех и во всех окружавших его странах. Поистине он создан был управлять скорее миром, нежели королевством.