Звери малой земли - Чухе Ким

мертв уже многие годы. Может ли человек нести ответственность за грехи своего дяди? Защита не представила каких-либо доказательств или свидетельств вины или предательства господина Кима за исключением того, что он поддерживал формальные отношения с полицейскими и жандармами. Ради собственной безопасности обвиняемый был вынужден изображать, что он питает расположение к указанным людям. Останется ли в Корее хотя бы один живой человек, если мы будем подвергать наказаниям каждого, кто находил возможным ладить с японцами? Ким Сонсу, вопреки обвинениям в его адрес, был на самом деле истинным патриотом, который неустанно трудился во имя независимости нашей страны. Его показная дружелюбность в отношении японцев была нужна для того, чтобы оставаться вне подозрений, – объявил адвокат, покачиваясь взад-вперед на носках отполированных кожаных ботинок.

В зале поднялась волна едва сдерживаемого негодования.

– Вот так скотина! – крикнул сзади какой-то мужчина. Так и осталось непонятно, к кому была обращена ремарка: к подсудимому или его адвокату.

– Протестую, Ваша честь, – встрял прокурор. Но судья поднял руку, и адвокат, улыбнувшись во весь рот, продолжил речь.

– У меня есть доказательства участия подсудимого в патриотической деятельности, – заявил юрист, отступая к столу. Когда он развернулся, в его руках оказался какой-то темный прямоугольный предмет. На первый взгляд он был похож на шкатулку, в которой женщины хранят драгоценности.

– С помощью этого деревянного клише Ким Сонсу изготовил десять тысяч корейских флагов для демонстрации 1 марта. Клише пролежало тридцать лет в особом тайнике, в подвале его издательства. – Адвокат поднял деревяшку высоко над головой, показав ее сначала судье, затем – присяжным, наконец – зрителям. Завитки в центре клише все еще хранили на себе следы темно-красной и темно-синей краски. В зале установилась напряженная тишина.

– Если бы подсудимого поймали с этой штукой, то его бы посадили в тюрьму, а возможно, и предали казни. Кто из присутствующих проявил такую же долю отваги ради нашего края? – бросил адвокат. Он говорил горячо, словно предвкушал победу. И он в самом деле был настолько уверен в исходе дела, что даже начал обдумывать, чем бы полакомиться за ужином. Ситуация в корне изменилась.

Не прошло и часа, и Ким Сонсу был объявлен невиновным и выпущен на свободу. Ханчхоль же был рад возможности вернуться к привычному ходу жизни.

* * *

Мёнбо верил в силу судьбы, которая сближает людей друг с другом и предопределяет, когда и при каких обстоятельствах людям суждено встретиться. Среди таких связей самые лучшие и важные – те, которые возникают между мужем и женой и между родителем и ребенком. Эти узы никакие превратности сломить не могли. Это ему было известно уже давно. А вот что ему только начало открываться – это то, что ненависть могла связывать людей не менее продолжительное время. Десятилетия он испытывал презрение к проамерикански настроенным правым, которые демонстрировали подобострастное восхищение перед США, придумывая себе английские имена и рассуждая с нафталиновой ностальгией о том, как все замечательно было во время учебы в Принстоне или Джорджтауне. До войны некоторые из этих людей даже просили США взять Корею под свой протекторат. Одни помыслы об этом Мёнбо считал непростительными.

Когда же его мечта о независимости наконец-то стала явью, он обнаружил с неким неясным чувством ужаса, что все его политические оппоненты вошли в состав правительства новой республики. Но Мёнбо все же полагал, что ему страшиться было нечего. При всем блеске ума Мёнбо был неспособен распознать, что существует род людей, которые живут и дышат одной лишь властью.

Даже когда он проснулся посреди ночи от глухого стука в ворота, которые сотрясали казавшимися абсолютно неуместными в беспечном сиянии умиротворенной белой луны тяжелыми ударами, он никак не мог поверить, что после всего прожитого и пережитого его ждала смерть от рук собственных соотечественников. Он заверил плачущую жену, что не сделал ничего предосудительного. Увидев человека столь мягкого и уверенного в себе, полицейские не решились заключить его в наручники и ждали с опущенными в пол глазами, пока он одевался и прощался с семьей.

– Определенно произошла какая-то ошибка. День-два, и я буду снова с вами. Позаботься о матери в мое отсутствие. – Мёнбо улыбнулся сыну и, ковыляя, вышел за ворота. Он запретил близким и слугам сопровождать его. Домочадцы остались стоять во дворе, наблюдая за тем, как его тень быстро поглотил мрак. Уверившись, что родные его уже не видят, Мёнбо завел руки за спину и сразу ощутил прохладу металла на запястьях. Вдохнув ночной воздух, Мёнбо с удивлением отметил, что его охватил быстротечный, но явный порыв возбуждения. Так всегда ощущаешь себя в час, отделяющий позднюю ночь от первых утренних часов. Ему вспомнилось, что как-то, когда ему было лет шестнадцать, он провел всю ночь за книгой, чувствуя себя более бодрым и живым, чем при свете дня. Тогда казалось, что вся жизнь еще только впереди, а свежий аромат дымки в четыре часа утра вселял несуразное ликование. Теперь же он был ковыляющим стариком с белыми как снег волосами. Вся жизнь пронеслась в мгновение ока. В преклонном возрасте за поисками блаженства приходится отправляться назад, а не вперед. Впрочем, свое дело он сделал. Его жизнь была посвящена чему-то более великому, чем он сам.

Солнце осветило новую республику, как раз когда его запирали в камере на третьем этаже тюрьмы. Из невысокого окна открывался вид на выложенные черепицей крыши и голые ветви деревьев, омытых утренним рыжеватым светом. По небу с песней скользили птицы. Неописуемые счастье и горе вызывала в нем извечная тишина утра. По щекам, которые не пощадило время, потекли слезы. Смерть, в конце концов, – не столь уж большая расплата за жизнь.

Том IV

1964 год

Глава 26

Песочные часы

1964 год

В доме Ким Ханчхоля каждый день начинался с семейного завтрака ровно в 6 часов утра. Отец семейства садился во главе обеденного стола, а мать выставляла перед собравшимися миски риса и супа, бланшированный и приправленный шпинат, молодые побеги папоротника, редьку с имбирем, приготовленную в соевом соусе скумбрию, яичный рулет, кимчхи и прочие блюда. Пара дочерей помогала матери выкладывать на стол серебряные ложки, палочки и чашки с ячменным чаем. Три сына сидели в почтительном молчании, ожидая, пока рассядется женская половина семьи. Ни у кого даже в мыслях не было начать есть, пока он, с твердой благожелательностью, не произнес традиционное:

– Давайте есть.

По окончании завтрака домработница принялась убирать со стола, а жена пошла за пальто и портфелем.