Дот - Игорь Акимов

Капитан опять расцвел своим фирменным smilом. Счастливец; для него жизнь была игрой. А что для меня моя жизнь, подумал майор Ортнер, как ее обозначить одним словом? С ходу он ответить не смог — и это его огорчило. Он знал, что это означает, когда не можешь ответить сразу и просто.

— И наконец — самое важное. Что у нас самое важное, майор?

Это был простой вопрос.

— Разумеется — безопасность, — сказал майор Ортнер.

— Вот именно! Замечательная машина, на которой я сейчас летаю, и налегке-то обгоняет разве что телегу, а уж с таким грузом… Любой мало-мальски толковый пулеметчик, если заметит нас вовремя, срежет все машины, одну за другой…

— Безопасность я гарантирую, — перебил майор Ортнер. — Когда вы будете на подлете, в точно согласованное время по вершине ударит гаубичная батарея. Им будет не до вас.

— Это уже веселее!

— На сколько вылетов я могу рассчитывать?

— На один. Для нас это попутная задача. Еще до темна мы должны быть далеко на востоке.

— Так это будет сегодня? — непроизвольно вырвалось у майора Ортнера.

— А чем вас не устраивает сегодняшний день? Не успеете подготовиться к атаке?

— Да нет, все устраивает…

Осталось согласовать время атаки; договорились на восемь вечера. «Солнце уже не будет нашим помощником, — сказал капитан, — но это и не важно, если гаубицы прикроют нас на подлете…» — «Я сам проинструктирую командира батареи, — сказал майор Ортнер. — Едва вы появитесь из-за кряжа — гаубицы прекратят огонь. Вам потребуется не больше пятнадцати секунд, чтобы оказаться над целью. После канонады русские вас не услышат, да и смотреть они будут не в небо, а вниз: мы уже приучили их, что за время артподготовки успеваем подняться до середины склона. Так что риск для вас практически будет сведен к нулю…» — «Чтобы риск был сведен к нулю — так на войне не бывает, — сказал капитан. — Простите, майор, но это басня для дилетантов…»

Больше говорить было не о чем.

Но капитан еще несколько минут не уходил, смотрел, как через равные промежутки времени над дотом возникает огромная, утробно грохочущая вспышка пламени. Пару раз он даже взглянул на часы и с улыбкой покивал своим мыслям.

— Убейте — не понимаю: чего тут неприступного…

— Как писал великий Мольтке, — не глядя на него сказал майор Ортнер, — крепость крепка не стенами, а защитниками.

Ему стало неловко за свою банальность, но капитан ее не заметил.

— Мольтке? Не слышал о таком. — Капитан вопросительно взглянул на майора Ортнера, поэтому пришлось ответить:

— Да так… был в старину один вояка…

— В старину?.. Тогда понятно, почему не знаю.

До восьми оставалось больше трех часов. Тоска вернулась. Визит летчика вынудил ее отойти в сторону, но она никуда не делась; ее тяжелое присутствие угнетало мысли и взгляд, как зимний холод угнетает едва тлеющие свечи в неотапливаемой церкви. А теперь тоска и майор Ортнер опять остались наедине. Но не на равных: тоска облапила майора Ортнера, навалилась всей тяжестью, бесцеремонная, как насильник. И не было силы, чтобы сбросить ее. Потерпи, говорил себе майор Ортнер, это всего лишь болезнь. Душевная болезнь. Была бы сейчас у меня энергия — где тогда была бы тоска? Да я б и не помнил о ее существовании! Жил бы остраненно (иногда и счастливо) своей потаенной жизнью; исполнял бы роль (признаюсь: иногда она меня развлекает) умного, волевого офицера; старался бы не замечать время, чтобы сохранить душевные силы на следующую жизнь, когда жизнь потаенная и жизнь реальная наконец сольются, и я смогу наконец уйти из этого театра, смогу забросить все свои маски в чулан — и забыть о масках, и жить так, как всегда мечтал; просто жить… Как же мало во мне оказалось жизненной энергии, если всего за двое суток — впрочем, еще и двух суток не прошло, — я спалил ее дотла!..

Летчик ушел, но, незримый, был все еще здесь. Своею энергией он успел что-то изменить в окружающем пространстве, возможно — ионизировать воздух. Иначе говоря: оставить в этом пространстве нестираемую (и следует признать — весьма положительную) информацию. Информацию о чем?.. Если бы майор Ортнер сейчас был способен думать, если бы не овсяный кисель вместо мозгов… Но чувствовать он мог. И честность (слава богу, она была все еще при нем) назвала непривычное чувство, которое вдруг всплыло в его душе: зависть. Да, он вдруг понял, что завидует этому летчику. Вот нормальный, здоровый человек. Без комплексов. Должно быть, по утрам, бреясь, он с удовольствием разглядывает свое лицо, отмечая черты, которые подчеркивают его мужественность и волю. Он живет сегодняшним днем, а из прошлого помнит только хорошее. Даже эпизод с пятью англичанами, которые его сбили (а могли и убить), сейчас представляется ему забавным. Его жизнь — игра. Свободная, веселая игра. Несомненно — он умеет любить, и любит все и всех, кто окружает его. И не знаком с тоской. И скука для него даже не слово — пустой звук, который не замечаешь, поскольку он не заполнен личным опытом… Ну почему! почему я не могу жить так же? почему не могу так же любить, а значит и быть счастливым?..

Он услышал, как вдалеке взревел авиационный мотор. Звук начал удаляться; вот в нем возникла легкость: самолет взлетел. Майор Ортнер ожидал увидеть авиетку, но самолет оказался двухместным и достаточно крепким с виду. Но четыре бочки… даже неполные… Возникнув из-за соседнего холма, самолет сделал неторопливый круг над дотом, причем так близко к нему, что взрывная волна очередного гаубичного снаряда едва не опрокинула его. Однако летчик смог выровнять самолет и завершил круг. Затем, круто развернувшись и набирая скорость, промчался в нескольких метрах над майором Ортнером, качнул на прощание крыльями и исчез в сияющем небе на западе.

Ну что ж… ведь может и получиться!..

Шанс есть всегда. Загадывать и обольщаться — занятие для слабаков. Сильный игрок верит в свою звезду, он позволяет себе заклинание или молитву — но не переживание. Он знает: не надо мешать рукам. Вот выпадут кости — тогда и придет черед мысли, а еще лучше — если удастся обойтись и вовсе без нее.

Три часа — огромный срок, если сидишь и ждешь, если не можешь избавиться от мысли: что будет после? Три часа ожидания могут замордовать так, что ни на какое дело сил уже не останется. Майор Ортнер помнил об этой ловушке — и обошел ее без труда. Отдал необходимые распоряжения — и ушел к себе в палатку. Сон был бы идеальным выходом, но сна не было. Ладно. Разве не для таких случаев существует медитация? Он знал несколько мантр, попробовал на вкус одну, другую, третью… Нет. Когда аккумулятор пуст — душа уступает первенство голове (известно, что для мысли требуется куда меньше энергии, чем для чувства). Содержание мантры, идея, заложенная в нее, при дефиците энергии естественно выводила к мысли о том, что предстоит. Майор Ортнер попытался бороться, пересилить искушение мыслью, понял, что оказался в порочном круге, и выбрал самый простой путь: стал медитировать звуком «ом». Оммм… оммм… оммм… Как хорошо! Звуки выплывали из него, из глубин души, из сияющей тьмы, как удары колокола. Оммм… оммм… Первые минуты он еще помнил, что зовет Бога, но затем смысл исчез, остался только звук. Оммм… Его сердце пыталось подстроиться под эти удары, сбилось с ритма, и несколько мгновений переживало отчаяние, ведь оммм звучало так редко, не чаще четырех-пяти раз в минуту, а сердце — кто не знает! — должно сократиться за минуту как минимум шестьдесят раз, по удару в секунду. Ведь сердце задает ритм всему телу, и чем реже его сокращения, тем ближе полное прекращение жизнедеятельности, иначе говоря — смерть. Разве не так? Но случилось чудо: майор Ортнер не умер. Сердце все же подстроилось, смогло. Оно перестало ощущаться, и тело перестало ощущаться. И сердце, и тело открылись окружающему пространству, растворились в нем, стали единым целым с воздухом и землей, и с космосом, в котором свободно и легко — без цели — значит, и не к Богу? тогда куда же? — летела сейчас его душа. Оммм…

Он очнулся за несколько минут до атаки. Вспомнил о сердце — но не почувствовал его. Не чувствовал ни тела, ни раненой руки. Не чувствовал души. Покой. В такие мгновения, когда в тебе уравновешены жизнь и смерть, время исчезает, перестает существовать, и ты с изумлением глядишь на упавшую с него бирочку с надписью «бесценно». И я в это верил? В этот миф, который диктовал мне поведение, заставлял спешить, чтобы успеть больше, больше, больше? Удивительно. Ведь даже мой слабый мозг понимает, что между понятиями «вечность» и «мгновение» стоит знак равенства. Правда, это понимает только правое полушарие, а левое хочет успеть. Зачем? Чтобы успеть узнать любовь?..

Я поэт, в который уже раз за эти дни с улыбкой думал майор Ортнер, идя к своему КП. Пусть мне не подвластно слово. Пусть. Суть не в словах, а в том, что между ними. Слова — это всего лишь струны, а музыка — в душе…