Ужасный век. Том I - Андрей Миллер

class="p1">— Не вижу противоречия. В некотором смысле государство — это и есть я.

Прозвучало дерзко. Хоть и небезосновательно.

Они ненадолго замолчали. Канцлер поднялся с софы и обошёл её кругом, осторожно держа бокал за тонкую ножку. Он не сводил глаз с маркизы, а она не сменила кокетливой позы, последовав за Сантьяго лишь движением головы. Канцлер остановился напротив: высокий и идеально прямой, как мачта.

— Ты так восхитительно хладнокровна, что это буквально сводит с ума, Эбигейл. Захватывающее ощущение. Ведь то, о чём мы сейчас говорим, что мы давно делаем… О, это многие назвали бы предательством. «Предательство» — такое сильное слово! За ним совершенно не слышно лепета о благих мотивах.

Немного кольнуло.

Леди Бомонт была из людей, которые думают прежде всего о себе — это правда. И всё-таки она часто размышляла на скользкую тему предательства. Позиция у маркизы давно сформировалась. Была ли та мысль искренней — или лишь самооправданием? Самой себе маркиза не стеснялась признаться, что до сих пор сомневается. Но…

— Но ведь это и правда благие мотивы. Ты знаешь: владения моего мужа больших прочих земель Стирлинга пострадали от Великой войны. Разве лишь Скофелы претерпели наравне с Бомонтами. Двадцать лет прошло, но у меня дома всё напоминает о войне: вот глядишь на маковое поле — и будто видишь кровь, которую оно впитало. Никакой войны никогда больше не должно случиться. И я, Санти, убеждена: если для этого необходимо нечто, что дураки назовут «предательством», то так тому и быть. Одно маленькое предательство — пристойная цена за мир. Особенно если это мир для целых поколений. В Стирлинге слишком много разговоров о былой войне, чтобы умные люди не опасались грядущей… а дураки не начинали о ней мечтать.

— Сейчас любой мудрый человек хочет мира. И мы с тобой. А уж королева Анхелика, о солнце Балеарии… тем более!

Маркиза нашла забавным, что Сантьяго упомянул королеву рядом с «мудрыми людьми». Эбигейл представлялось, что последнее, чем канцлер интересуется — это желания королевы. Фи! Следуй балеарская политика помышлениям ветреной Анхелики — ничего хорошего в стране за двадцать лет построить бы не удалось.

Впрочем…

…кто знает? Эбигейл искренне восхищалась канцлером и охотно играла в его игры. Но доверяла ли ему полностью? Нет. Определённо нет. И эта вертихвостка Анхелика — как знать, не пытается ли она казаться гораздо глупее, чем есть на самом деле? Ведь Сантьяго тоже вечно паясничал. О чём он говорит с Анхеликой наедине? Кто в этом танце ведущий? Легко предположить. Однако есть шанс столь же легко ошибиться.

— Да, милая Эбигейл: я твёрдо и решительно говорю большой войне «нет». Ну а маленькое предательство… Для людей истинно благородных, мыслящих о грандиозном, это вовсе не грех.

Прозвучало попыткой успокоения совести, и вот тут леди Бомонт вспылила. Она выпрямила спину, отодвинулась, сердито сложила руки под грудью.

— Ты ведь не думаешь, что я делаю это только ради самой себя?!

— Ох, ну как можно! Глупость! Разве ты можешь руководствоваться подобными меркантильными мотивами? Нет, и в мыслях не может быть!

Иногда маркиза просто ненавидела нарочитые переигрывания Сантьяго, которые он допускал совершенно намеренно. Сияющее чрезмерной искренностью лицо: так и хочется залепить пощёчину — но как осмелишься? Кто на это способен? Каждый ведь понимает, что таится под маской канцлерского благодушия. Словно стальной шлем обтянуть дорогим шёлком.

А может, и стоило сейчас его ударить? Но маркиза всё-таки не решилась.

— Я серьёзно.

— Прости. — он и сам сделался серьёзным. — Тебе показалось, что это была насмешка, понимаю. Но поверь, дорогая, нет… Это всего лишь невинная, однако крайне неудачная штука. Прости.

Леди Бомонт отвернулась, сделав вид, что смертельно обижена.

Она услышала, как скрипнула софа, когда Сантьяго снова оказался рядом. Почувствовала его дыхание и запах парфюма.

— Нас ждут великие дела, Эбигейл. — прошептал канцлер за миг до того, как силы на притворство у маркизы иссякли. — Мы с тобой…

Леди Бомонт прильнула к Сантьяго, не дав окончить фразу.

— После переговорим, Санти, после…

Глава 8

В Марисолеме было море, но не имелось большой реки. Зато столица могла похвастаться рукотворными каналами, вырытыми ещё во времена Старой Империи. Пожалуй, каналы являлись единственным, что напоминало Класу ван Вейту о родном Лимланде.

И то отчасти. В некоторых лимландских городах каналы были, можно сказать, главными улицами. В Марисолеме же их вырыли ради красоты и увеселения горожан. Приличный житель столицы у самого моря бывал редко: за Морскую стену ходят купцы, военные, чиновники да всякий сброд. Что аристократу делать среди складов, верфей и кабаков? Высший свет Балеарии на море взирал из окон особняков — а естественное желание водных прогулок утолял как раз благодаря каналам.

Таковую водную прогулку нынче совершал и лимландский художник. Но, признаться, без особого удовольствия: обстоятельства смущали.

Ведь в гондолу Класа ван Вейта усадили насильно. Художник расслабленно шагал по набережной, направляясь к Полуденной площади, когда двое детин подхватили его под руки, буркнув что-то о «важной встрече». Клас ван Вейт мало что возразить не успел: даже не заметил, как очутился в лодке, потеряв трость.

— За мастером ван Вейтом не следили?

— Нет, мы уверены.

Говорили не совсем по-балеарски. Учёные мужи спорили, является ли бытующее на юго-востоке Ульмиса наречие отдельным языком — или это лишь диалект балераского. Ван Вейт не вникал в тонкости языкознания. Он просто знал: именно так говорят в Тремоне.

Гондольер работал веслом неумело: вряд ли такового его истинное ремесло. Зато этот человек был вооружён. Имели оружие и двое других мрачных мужчин на борту. Да что там «имели» — они были вооружены до зубов. Длинные, тонкие мечи с изящными эфесами, большие кинжалы и колесцовые пистолеты. Наверняка все трое давно сложили о фехтовании и стрельбе куда лучшее представление, чем об управлении речными лодками.

Приятно иметь таких телохранителей самому — но нежданная встреча с человеком, которого столь тщательно охраняют, может смутить.

Тот человек скрывался под краем тента на носу гондолы, и сначала ван Вейт его даже не заметил.

— Мастер ван Вейт! Прошу прощения за мою, скажем так, неучтивость. Нам непременно нужно поговорить, а вы столь долго уклонялись от встречи… Наверняка из-за сильной занятости работой над портретом канцлера?

Хрипловатый голос, густая чёрная борода, почти квадратная фигура и такое же