СССР-2061 (антология) (СИ) - Гвор Виктор

А Инка стоит, смотрит на меня. И не знает, что сказать.

— Девушка, вы соглашайтесь, — подала голос школьница со стороны моего левого плеча, обращаясь к Инке. — Смотрите, симпатичный какой, ушастенький.

— Нет Люда, — дала голос вторая школьница, серьезным голосом пионерской вожатой. — Что ты влияешь?! Такие серьезные решения каждый должен принимать сам.

— Вы не бойтесь. На неё не повлияешь, — пробормотал я. — Щас погодите, я сам, на второй заход…

Я снова упал на колено в снег, на утоптанное место. Народ вокруг начал озираться, и останавливаться. Заулыбались. Цирк им бесплатный.

— Инка, ты не отказывайся. То есть, ты соглашайся, — сбивчиво зачастил я. — Я тебя люблю.

— Давно? — как-то растерянно уточнила Инка.

— Всегда! — решительно махнув розой, признался я. Но как ученый, тут же сообразил, что формулировка не точна, и поправился, — С пятого класса. Я для тебя что угодно сделаю. Хочешь — снега растоплю! Хочешь — весну принесу! Хочешь — зажгу для тебя на небе второе солнце!

Инка наконец пришла в себя, посмотрела насмешливо, и вместе сердито.

— Встань, Вась. Коленку застудишь. Солнце зажжешь… Не люблю я такой треп. Видала уж трепачей…

— Инка, да ты чего! — от возмущения я даже забыл стесняться, и опять вспрыгнул на ноги. — Разве я когда трепался? Да ты разве сама не чувствуешь? Инка! Ведь теплеет!

Инка машинально провела рукой, разуживая шарф. На улице действительно теплело. Люди вокруг заголосили. Людская волна качнулась. Отец рядом с нами забросил мальчишку себе на плечи. На нас уже никто не смотрел. Все смотрели в одну сторону.

— Смотри, — сказал я, протягивая руку.

Инка посмотрела туда, куда глядели теперь все. В небе сияло второе солнце! Первое, как и положено зимнему, ютилось по-над горизонтом. Второе — гордо шло выше. Воздух вокруг стремительно терял зимнюю бледность, и наливался золотистым теплым, радостным светом.

— Это… Это что? — растерянно спросила Инка.

— Орбитальная спутниковая группировка для изменения погоды, — улыбнулся я. — Оснащена зеркалами для перенаправления солнечных лучей на нужные участки поверхности Земли. Тот спутник, что мы сейчас видим, — «Алоэей». За ним идет «Аэт». Потом «Пасифая». И так далее.

— Дети Гелиоса, — повернулась к мне Инка.

— Да, дети солнца из греческих мифов. Так их назвали. Теперь они несут нам свет своего отца. Вместо того, чтоб бесполезно уходить в космос, лучи идут к людям. Понимаешь, Инка? Пока это только эксперимент. Пока мы можем согревать лишь небольшие участки. Но когда мы нарастим орбитальную группировку!.. Это тепло. Это свет. Урожаи.

— Я слышала конечно… — задрав голову, говорила Инка. — Только не думала, что сегодня. И у нас… Неожиданно как будущее наступило… — она посмотрела на меня, и констатировала: — Ты заранее знал?

— Все уже знают, пока мы гуляем, — я окинул взглядом толпу. — Поэтому все коммунальщики на улицах. И другие службы. И любопытные, кто не на работе. Но да, я знал раньше. Я же тебе говорил, что занимаюсь зеркалами…

— Так это… твои зеркала?

— Нашей конструкторской группы, — заулыбался я. — Знала б ты, сколько там было работы… Чтоб гибкие, компактные, и с нужной отражающей способностью. А уж баллистики как маялись. Зеркало ведь как солнечный парус работает. Солнце давит, и спутник уносит с траектории… Лучшие люди страны над проектом работали. Ну, и я в их числе, — я шмыгнул носом. — Ты розу-то возьми, а?

Инка улыбнулась, и взяла протянутую розу. И посмотрела на меня какими-то другими глазами.

— Так, ты, выходит, сегодня герой?

— Да ну, какой я герой… — пожал я плечами. — Я подвижник. Вон, взял, и солнце поближе к тебе подвинул. Я люблю тебя Инка. Я правда для тебя это сделал.

— Подвижник… — Инка сказала это ласково. — А тебя там, в твоем городе, учителя истории нужны?

— Ха! — я аж задохнулся. — Еще как нужны! Очень нужны! — и полез целоваться.

Случалось вам целовать любимую девушку?..

В голове у меня шумело. Люди вокруг шумели. Всем вокруг было радостно, и тепло, хотя спутник еще не успел сильно нагреть воздух. Это был общий праздник. Для всех. И для двоих.

В нашей стране в этом нет противоречия.

Шура Тверских

Учитель русского

— Вот те и гуфанитафный лагефь, — едва переводя дух, выдавил Вадим Завалов и схаркнул красную слюну.

В плевке выделялись два осколка, от вида которых у Завалова сильнее заныло во рту. На вставные зубы перейти он рассчитывал поближе к восьмидесяти. А тут, стоя на четвереньках и привалившись боком к выщербленной стене, Завалов сообразил, что до старости нужно еще дожить. Взмокшая футболка прилипла к спине. Голова казалась чугунной.

— Ай да Пал Сергеиф, ай да молодец! — бубнил Вадим Завалов. — Недельху, гофорите? Сволотщь… — попытался встать; поморщился на чьи-то рыдания и бросил, не оборачиваясь: — Сказы им, чтоп заткхнулись, а?

— Ч-что г-говоришь? Н-не понимаю! — откликнулся трясущийся голос.

Завалов прикрыл глаза. Сплюнул кровь и скрипящий на зубах песок. Заговорил, чеканя каждый слог:

— Сделай так, чтобы стало ти…

Но тут заткнулись все: на полуслове, на полувсхлипе. За выбитыми окнами слышались быстрые шаги.

«Может, не поздно свалить?» — подумал Завалов три часа назад.

Выжженные просторы под брюхом «вертушки» сменились квадратами развалин. На засыпанных мусором улицах копошились тощие, покрытые коростой собаки.

Отсек трясся и гремел, будто вертолет собирался развалиться в воздухе.

— Я слышал, там сразу заявление писать надо, чтобы пневматику выдали! — проорал сосед Вадиму на ухо.

— Зачем?! — закричал в ответ Завалов.

— Ну как! Собаки голодные! И обезьяны! Тоже!

«Какие обезьяны? Тут что, леса где-то повырастали?» — успел подумать Завалов. Все понял, и с изумлением уставился на шутника.

Даже самые храбрые студенты, активисты и массовики-затейники, кто на перевалочной базе трепался про важную миссию и взрослые, сознательные поступки, теперь притихли. Восемь мальчиков, три девочки, не старше двадцати пяти. На покрасневших от солнца физиономиях одно и то же: «Что я тут делаю?»

С высоты лагерь напоминал шмат мыльной пены. Полусферы из граненого плексигласа на фоне городских руин, поточенных оспинами от осколков и пуль. У шлюзов — очереди и горы хлама. Вперемежку белые и темнокожие, пропитанная пылью униформа и грязные обноски. Ревущие дети, взрослые с пустыми глазами.

Начальник лагеря Кузнецов напоминал здешние руины. Немолодой, с высохшим и почерневшим от ветра лицом. Глубокие морщины походили на трещины в глиняной маске. Потертая форма с выгоревшими красными крестами. Неприязненный взгляд.

— Завалов, Вадим Иванович. Проектирование систем невербальной передачи информации, — читал Кузнецов, щурясь на экран планшетника. — Аспирантура, второе высшее, четыре всесоюзные выставки, международный проект. Ну, надо же! Военная кафедра, курсы, допуск… Указано, что на должность преподавателя. Ты что здесь преподавать собрался?

Завалов достал из рюкзака картонную папку.

— Понимаю, кем вы меня считаете, Павел Сергеевич, но я изучил все, прежде чем подать заявление. Я работаю над инновационным проектом…

Кузнецов нетерпеливо вырвал из рук пачку распечаток. Пролистнул, задержавшись на таблицах. Усмехнулся.

— Ты что, наркотой злоупотребляешь?..

Вадим Завалов сделал вдох, и даже успел открыть рот; Кузнецов вскинул руку.

— Есть такие, кто от сытого житья-бытья дуреет и отправляется на поиски смысла жизни. Кажется им, что только в говне по горло, героически превозмогая ради высоких целей, можно прожить стоящую жизнь. Юношеский максимализм. А есть другие. Этим отметку о гражданском участии в личное дело подавай, строчку в биографии и значок на лацкан…

Завалов постарался не отвести взгляд.

— Но с такой чушью, — Кузнецов ткнул в растрепанную стопку бумаг, — ты первый и, надеюсь, последний. Как тебя на базе не завернули! Что им сказал?