Желание быть городом. Итальянский травелог эпохи Твиттера в шести частях и тридцати пяти городах - Дмитрий Владимирович Бавильский

богато изукрашенным потолком и расписным лепным (стуковым?) фризом с аллегориями герцогских добродетелей, исполненными Доменико де Парисом: единорог символизирует чистоту, Крещение – внимание, огонь – милосердие и любовь. Объяснения того, что такое Парадур, обозначающий благодеяния д’Эсте, я не нашел и поэтому вышел в небольшой внутренний дворик, на зеленом газоне которого (не слишком ухоженном) поставили современные бронзовые абстракции.

Да, на другой улице, уже не с фасада, к Палаццо Скифанойя примыкает церковь Святого Либера, построенная в XV веке, а в XVIII (1735) веке ставшая первым публичным музеем Феррары. В соответствии с принципами и идеалами Просвещения, призывавшего любоваться руинами и изучать культурное наследие предков, здесь организовали городской лапидарий – собрание каменных надписей и изображений с древнеримских времен. Надгробные камни, саркофаги, стелы. Теперь тут 70 артефактов, собранных по всему Моденскому герцогству, в основном из Белригуардо возле Остеллато, Вогенцы и почему-то из Равенны, откуда в городской лапидарий прибыл саркофаг Аурелии (III век до н.э.) с барельефом из человеческих фигур в полный рост.

Каза Ромеи

Почему же, несмотря на столь плотную и насыщенную программу, Феррара продолжает казаться мне пустоватой, распотрошенной кладовой, из которой вещи вывезены на дачу и даже очертаний их на стенах не осталось?

Впечатлений масса, но тем не менее чуйка продолжает метаться, искать, за что зацепиться, поскольку механизмы городской целостности разломаны и доступны лишь отдельные его части, зачастую не связанные между собой.

Где-то под вечер, когда световой день вовсю катит с горки (осень, однако), внезапно обнаруживаю себя на очередной пустой улице Савонаролы возле Дома Ромеи – богатой, замкнутой на себя усадьбы, строительство которой началось в 1445 году.

Богатый купец (а то и банкир, в зависимости от особенностей перевода) Джованни Ромеи затеял эту постройку после женитьбы на Полиссене д’Эсте (в некоторых источниках она называется принцессой и подружкой Лукреции Борджа, тогдашней герцогини-консорта Феррары).

Пройдя через многие руки, уже очень скоро этот «классический пример дома Фарнезе XV века»152 впал в ничтожество и медленно деградировал, пока в 1952-м его не купило государство, решив устроить в нем музей – из-за остатков росписей в некоторых помещениях. Самый интересный – Зал сивилл и пророков с дюжиной предсказателей и предсказательниц, передающих друг другу свиток с пророчествами о пришествии Христа, написанных ломбардийцами Андреа ди Пьетро и Джованни Гелаццо.

Есть здесь и свой Зал чести с современными витринами, хранящими обломки находок, а также своя Часовня принцесс. Помещения называются по сюжетам потолочных росписей: один из них – «Товия и ангел» Себастьяно Филиппи, другой – «Давид и Голиаф».

Подают Каза Ромеи как свадебный подарок, точно тут позавчера закончили гулять праздник, а простыни, вывешенные после брачной ночи, сняли перед самым моим приходом. Между тем это вместительная усадьба, рассчитанная на десятки проживающих – нобилей и обслуги, ведущей хозяйство веками. Веками, Карл!

«Живите в доме, и не рухнет дом»: сейчас Каза Ромеи, конечно, невозвратно запущен и хрустит под ногами каменная крошка с некогда сорванных дверных косяков – и от этого ощущения невозможно отмахнуться, несмотря на реновацию, которую принято называть «тактичной» (стеклянные двери в комнатах галерей, новые бревна кессонных потолков, оштукатуренные промежутки между фресками).

Еще один, явно дополнительный музей, с которым непонятно что делать (фотовыставки проводить – способ универсальный, но не сильно продуктивный), Ферраре нужен лишь для того, чтобы устроить туристам «культурную программу второго дня», состоящую из необязательных элементов: можно к Ромеи пойти, а можно в агрохолдинг съездить. Но пока что туристов как намывает, так и вымывает из города почти сразу: алгоритм реперных точек (замок – собор – пинакотека – может быть, Скифанойя) расширению не подлежит, ибо слаб человек, нелюбопытен и малоподвижен. Бешеных собак, движимых инстинктом саморазвития, коим семь верст не крюк, все меньше и меньше – а на азиатов надежды мало: почему-то нет их практически в Ферраре, не замечены.

Есть места, сложно конвертируемые в чужой культурный опыт. Интровертные, они автоматически излучают «трудности перевода». Правда, касается это чаще всего «промышленных центров» – индустриальных бройлеров, лишенных рефлексии и привычки взгляда со стороны. Индустрия заменяет им историю, а заводские выбросы – логику культурного слоя.

Странность Феррары в том, что она, кутаясь в малярийные туманы, точно в меха, словно бы бежит подробностей, спрямляя исторические лабиринты до прямолинейной логики камня…

Некоторые комнаты служат лапидарием для надгробных памятников с кладбища в Чертозе, архитектурных элементов разрушенных ренессансных зданий, мраморных изделий вроде кафедры XVI века из трапезной чертозского монастыря.

Ну или же, например, есть в одной из комнат деталь центральной колонны с площади Ариосто, позже снесенной, – голова Наполеона и рука, держащая глобус (1810). Осколки, обломки, обмылки. Куски, полустертые фрагменты, части, эпизоды. Целое крыло Каза Ромеи устроено согласно подчеркнуто «научному подходу», заставляющему расставлять каменные артефакты по ранжиру, хотя правильнее было бы (в духе «если бы директором был я…») не пестовать мнимое наукообразие, но создавать меланхолические инсталляции. И пусть они напоминают о романтических поэмах, повергающих даже самых рационально настроенных посетителей в состояние последних пылко влюбленных, уязвленных остротой собственных чувств. Сила их была позабыта с юных времен, но внезапно открылась под влиянием правильного музейного фэншуя, использующего «атмосферную» подцветку.

Иногда здесь выставляют актуальное искусство, живопись или фотографии большого формата, хотя даже инсталляции, кажется, не могут заполнить голодную кубатуру комнат, охочую до внимания теплокровных.

Ухоженная ветошь, напомнившая мне, о чем не сразу догадываешься, дома Помпей или Геркуланума, извлеченные из-под слоя смертоносного пепла. Они так же опустошены и доведены до крайности: есть общий рисунок стен, дверных и оконных проемов, аркад внутреннего дворика, мозаик полов и некоторых конструкций, вроде избыточно широких лестниц, каминов, крюков или пушечных ядер, создающих контрапункт белым и серым мраморным плитам с раскрошенными или обломанными краями. Возможно, древнеримские ассоциации возбуждаются из-за особенностей стенных рисунков в Зале сивилл: женщины в ниспадающих одеждах, богатых складками, но с отсутствующими (стершимися) лицами, словно бы обмениваются свитками, вьющимися на ветру. Сивиллы инсталлированы внутрь горного ландшафта, накрывающего их, подобно волнам со старинных японских рисунков, с головой. Но первоначально кажется, что это, может быть, даже не волны, но магма, разевающая смертоносный зев, чтобы затем обрушиться со всей силы на беззащитных прорицательниц. Конечно, это горная гряда, однако вулканические (и даже японские) ассоциации бессознательно действуют на восприятие, подталкивая его в сторону археологии.

Кое-где встречаются фризы, карнизы, а вот примет чужой жизни, насыщенной и кипучей, более нет: выкипело давным-давно и даже следов не оставило.

Послевкусие вместо предчувствия

Наиболее запоминающийся образ Феррары, оказывается, живший во мне все это время, еще до поездки в город, а в нем узнанный и выпущенный на волю, возникает