Статьи и письма 1934–1943 - Симона Вейль
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
«Вы же будьте подобны людям, ожидающим возвращения господина своего с брака, чтобы, когда он придет и постучит, тотчас отворить ему. Блаженны те рабы, которых господин, придя, найдет бодрствующими. Истинно говорю вам: он сам препояшется, а им велит возлечь для трапезы и станет ходить перед ними, служа им».
Вознагражденное таким образом состояние ожидания обычно называют терпением. Но греческое слово ὑπομονή бесконечно прекраснее и имеет другое значение14.
Оно означает состояние человека, ожидающего, не сходя с места, вопреки всем ударам, которыми попытаются заставить его покинуть это место.
<О таких сказано:> «καρποφοροῦσιν ἐν ὑπομονῇ» – «они принесут плоды в ожидании»15.
Из материалов к трактату «Укоренение»
<Труд>
(Лондон, 1943)[19]
Предлагаемый фрагмент сохранился вместе с рукописью последнего труда Симоны «Укорененение», отчего и публикуется обычно в его составе. Рассуждение о духовной природе физического труда здесь облечено в форму исторического мифа, который может показаться умозрительным и наивным. Но миф о прошлом обращен в будущее. Пусть даже «религия труда» не существовала никогда в той форме, в которой Симона ее воображает; она описывает ее, несомненно, как сердцевину религиозного сознания некой новой цивилизации. Как и во всех сочинениях последнего периода, мистический компонент здесь тесно связан с социальным. Некоторые важные для Симоны мысли намечены лишь пунктирно, но краткие намеки хорошо поясняются другими текстами того же времени. Когда, характеризуя дорогое ей «Окситанское Возрождение», Симона отмечает, что во время Альбигойских войн «рыцари и простые труженики плечом к плечу сражались против Симона де Монфора, защищая духовное достояние, бывшее для них общим. Корпорации, учрежденные в течение этого зачаточного периода, были институтами религиозными»1, это отсылает нас к статье «Эта война есть война религий», где она пытается заложить основу для антигитлеровской борьбы и послевоенного возрождения европейской цивилизации в мистике «соединения души с благом абсолютным»2.
Там Симона, в частности, отмечает: «Везде и всегда (…) вплоть до недавних времен, строй труда был корпоративным. (…) Когда фашизм выдвигает формулу корпоративизма, он делает это с той же степенью искренности, с какой говорит о мире. Впрочем, ничто из того, что сегодня называют корпоративизмом, не имеет ничего общего с древними корпорациями. Антифашизм тоже может однажды воспринять эту формулу и под этим прикрытием выродиться в государственный капитализм в тоталитарной форме3. Настоящий строй корпораций не разовьется в среде, не подготовленной к этому духовно»4.
Желанное будущее представляется Симоне в виде общества, состоящего из религиозно-трудовых корпораций, скрепленных не просто совместным культом (как это было в средневековых цехах, в традиционной сельской жизни), а общим «направлением взгляда» к абсолютному Благу. «Сама природа такого преобразования, – пишет она в той же статье, – не допускает надежды на то, чтобы оно могло быть исполнено целым народом. Но все аспекты жизни целого народа могут быть проникнуты религией, которая была бы целиком направлена в сторону мистики. Только эта направленность и отличает религию от идолопоклонства. (…)
В жизни народа, как и в жизни души, речь идет лишь о том, чтобы поместить это бесконечно малое в центре. Все, не находящееся с ним в прямом соприкосновении, оно должно как бы пропитать красотой. Вот то, что едва не довершило романское Средневековье, этот замечательный период, когда глаза и уши людей ежедневно наполняла совершенно простая и чистая красота.
Бесконечно мала разница между одним способом организации труда, который открывает людям красоту мира, и другим, который ее закрывает. Но это бесконечно малое реально. Там, где оно отсутствует, его нельзя восполнить ничем воображаемым»5.
Забота о внесении закваски этого «бесконечно малого» в жизнь трудящейся массы вверяется, как мы видели выше, «ордену» подвижников-философов. «Крестный смысл» труда есть предмет мистического созерцания, которое Симона предлагает сделать отправной точкой всеобъемлющего цивилизационного преобразования.
Согласие на физический труд есть самая совершенная, после согласия на смерть, форма добродетели послушания.
То, в каком смысле Книга Бытия говорит о труде как о наказании, понимают превратно за отсутствием верного понятия о наказании. В этом тексте по ошибке вычитывают оттенок принижения труда. Но вероятнее, что он дошел до нас по преданию от более древней цивилизации, где физический труд почитался выше всех других форм деятельности.
Есть множество признаков того, что такая цивилизация существовала, что в течение очень долгого времени физический труд был по преимуществу делом религиозным и, следовательно, священным. Мистерии – средоточие религии всей доримской античности – целиком строились на символических изображениях спасения души, заимствованных из земледелия. Тот же символизм мы узнаем в евангельских притчах. Роль Гефеста в «Прометее» Эсхила кажется воспоминанием о религии кузнецов. Прометей есть в точности вневременная проекция Христа – Бог распятый, Бог-искупитель, пришедший «ввергнуть огонь на землю»6; в греческой символике, как и в Евангелии, огонь является образом Святого Духа. Эсхил, никогда не говорящий ничего случайно, поясняет, что огонь, переданный Прометеем людям, был личным достоянием Гефеста; это может указывать на образ Гефеста как на олицетворение огня. Гефест – бог-кузнец. Представляется некая религия кузнецов, которая созерцает в огне, делающем послушным железо, образ воздействия Святого Духа на человеческую природу7.
Возможно, были времена, когда единая истина переводилась в разные системы символов, каждая из которых соответствовала определенному виду физического труда, вплоть до того, что делала его прямым выражением веры.
Во всяком случае, все религиозные традиции древности, включая ветхозаветную, возводят ремесла к прямому наставлению Бога. Бóльшая их часть полагает, что Бог воплотился ради этой педагогической миссии. Например, египтяне верили, что воплощение Осириса имело целью и такое практическое обучение, и Искупление через Страдание.
Какова бы ни была истина, заключенная в этих чрезвычайно таинственных сказаниях, вера в то, что людей обучил ремеслам непосредственно Бог, подразумевает и воспоминание о временах, когда занятие ремеслами было делом по преимуществу священным.
Никаких следов этого мы не находим ни у Гомера, ни у Гесиода, ни в греческой классике, ни среди того малого, что дошло до нас от других древних цивилизаций.
В Греции труд был делом рабским. Нам не дано знать, был ли он таковым еще до эллинского вторжения, во времена пеласгов; а также, сохраняло ли тайное учение мистерий отчетливую память об эпохе, когда труд был в почете. Мы видим, как с началом классического периода
