Ястреб халифа - Ксения Медведевич

Бродячие циркачи уже четыре дня веселили горожан на базарной площади. Вся Куртуба сбегалась посмотреть на то, как ханаттани дудочкой выманивают из корзинки кобру — ух злющую, с руку взрослого мужчины толщиной, капюшон величиной с чалму главного улема. Как кувыркаются и крутят волчки на тонких тросточках косоглазые ханьцы, как пляшут девки под бубен и дарабукку, тряся животами и поводя густо накрашенными глазищами. Сбегались, чтобы, закидывая головы и обмирая, смотреть, как по натянутой между балконами веревке идет ловкий парнишка в красных шальварах. Ну и, конечно, чтобы вдоволь посмеяться над куклами, вертящимися и болтающими над пестрой тряпкой райка — а уж что те куклы говорили, то и срамно передать.

Толпа покатывалась со смеху и над старым купцом, чья молодая жена веселилась с молоденьким гулямом, — кукла, изображавшая бравого тюрка, не давала бабе спуску. И над дервишем с огромным брюхом и важным голосом, изгонявшим злых духов из молоденькой дочки судьи — «а теперь впустите меня к ней за занавеску! Подойди ко мне ближе, девица! Еще ближе! Нет, еще ближе! Ах, ах, уходи, злой дух! Слышите, правоверные, как девица кричит? Это все злой дух! Больно тебе? Это все злой дух у тебя между ног! Ах, ах! Ну как? Не больно уже? Ушел, сталбыть, злой дух! Ничто не устоит перед благословением суфия, ах, ах!». Ну и, конечно, выходила кукла в парчовых одеждах халифа — а следом за ней другая, с белым лицом, в белом кафтане и с длинным мечом. «А ну-ка, Тарик, слетай на небо, нырни в море, спустись в подземные норы, принеси мне что-не-знаю-что, а не то не сносить тебе головы! — Слушаюсь и повинуюсь, о мой повелитель!». И кукла рубилась с дэвами, освобождая из пещеры юную красавицу: «вах, Тарик, возрадовалось мое сердце, так и быть, живи пока, отрублю тебе строптивую голову в следующий раз!».

Но сегодня наместник Куртубы огласил указ: взять под стражу нечестивых циркачей — ибо их бесстыжие представления противоречат установлениям ашшаритской веры.

Говорили, что святой шейх Ахмад и-Джам лично запечатал письмо с жалобой. В письме, шептались люди, сказано было обо всех тайных грехах старого градоначальника: и о пристрастии к вину, и о слабости к смугленьким мальчикам из Ханатты, и даже о том, что наместник — тогда еще в должности градоначальника Кутраббуля — в смутные времена мятежа сносился письмами с эмиром Абд-аль-Вахидом и принимал от того подарки. В связи с чем шихна — да помилует его Всевышний! — приказал пытать всех своих писарей, но так и не дознался, кто выдал его тайны святому и-Джаму.

Так что сегодняшнее представление прервали высокие воины в золотой парче, с длинными копьями и красными щитами. Гвардейцы окружили нечестивцев и уже доставали веревки, чтобы связать их и отвести в зиндан. Поговаривали, что в квартале плотников помощники судьи уже договариваются о возведении помоста в пять локтей высотой и крепкой виселицы.

Однако горожане роптали: по обычаю, тех, кто оскорбил веру, положено было побивать камнями за стенами города. А ведь неверные собаки оскорбили ее многажды! И срамными плясками, возбуждающими похоть! И игрой на недозволенных музыкальных инструментах! И противоречащими заповедям представлениями с изображениями людей! И языческими фокусами! Так почему бы градоначальнику не позволить гражданам исполнить долг верующего, бросив в нечестивца камень?

Так шептались люди — а гвардейцы тем временем под одобрительные возгласы толпы принялись заводить локти за спину верещащим женщинам.

— Смотрите на подлых, нечестивых язычников!

Сильный звучный голос дервиша разнесся над толпой. Хуфайз Термизи, в опрятной бурой одежде и белоснежной чалме, взобрался на тележку зеленщика, поднял руку и указал на извивающихся в руках воинов девок. Солдаты уже содрали с них покрывала и спутывали одну за одной. Девки кричали и пытались плечами прикрыть голые лица. Люди улюлюкали и показывали на шлюх пальцами.

— Некоторые из них осмеливаются называть себя ашшаритами! О правоверные, истинно говорю вам: в глазах Всевышнего лицемер — в тысячу крат хуже подлой свиньи-многобожника! Кричите, кричите, распутницы, завтра вы будете кричать еще громче, когда каждой из вас в фардж зальют расплавленный свинец!

Толпа взорвалась радостными криками:

— Так им! Поделом неверным!

Хуфайз важно кивнул и возвел руки к небу:

— Да пребудет благословение шейха и-Джама с этим городом! Жертвуйте на святую ханаку, верующие, и милостыня ваша зачтется вам перед лицом Судии! Знайте, что дирхам, отданный шейху и-Джаму, стоит пяти молитв на могиле шейха Гилани у Пятничной мечети Мадинат-аль-Заура! А динар — и всех пятидесяти молитв!

И муриды вышли вперед с подносами. На них со звоном посыпались монеты. Очень худой человек в одежде купца, с черными припухшими подглазьями, на коленях подполз к тележке и протянул к дервишу руки:

— О святейший господин! Ты моя единственная надежда!

Хуфайз внимательно вгляделся в лицо человека и сказал:

— Твоя печень беспокоит тебя по твоим грехам.

Тот уронил бритую голову в пыль и, завывая, стал посыпать макушку прахом.

— Но Всевышний — милостивый, прощающий. Бадр, дай ему амулет, — небрежно кивнул дервиш одному из муридов.

Тот вытащил из рукава бронзовый кругляш с чужеземными письменами по ободу и отдал плачущему от радости человеку. Тот бился головой о булыжник площади:

— Я раб рабов святого шейха, да умножит Всевышний его дни и благодать! Я раб его и дети мои его рабы!

И купец обернулся, кивая рослым невольникам у себя за спиной. Те быстро вытащили плачущую девушку в роскошном хиджабе алого шелка, с повязкой из золотых динаров надо лбом:

— В знак скромной признательности пусть шейх примет от недостойного раба дар: это моя дочь, Хайзуран, и она воистину стройна и гибка как тростник! Позвольте мне предложить ее благодатному покровительству святого и-Джама! Доставить наслаждение святому — честь для нас! А уж если шейх почтит ее потомством, то благодарности нашей семьи не будет границ!

И купец снова, плача и вытирая слезы рукавом, принялся биться головой о булыжник.

— Ооо, я истинным зрением вижу, что твоя дочь воистину достойна ложа главы джамийитов! — усмехнулся дервиш и жестом приказал муридам взять дрожащую от страха девушку.

— Ее мать родила мне четверых сыновей и троих дочерей! — улыбался купец, сверкая зубами на черном от пыли лице. — Она воистину должна унаследовать плодовитость матери и родить шейху тридцатого сына — да благословит святого и-Джама Всевышний, все мы возносим благодарные молитвы наставнику праведности!