Чердынец - taramans

— Вот ты, Юрка говоришь — не развращаешь ли ты нас… Ну… может быть и так… но я же сама этого хочу. И… мы же не трахнулись, как ты говоришь. Так просто… И девочкой я осталась, так же? И… мы же никому не скажем, правда? А зачем кому-то знать?

— Свет! А ты… кончила? — мне же интересно, насколько я умел и нежен.

Светка, улыбаясь, запрокинула голову и закатила глаза:

— О-о-о-о… тут даже и не знаю, что сказать… Раза два, наверно… или три… там, знаешь… как волна такая была… не взрыв — бах! а — плавно так… и я улетела. И в животе — опять бабочки порхают! Немного щекотно, но та-а-а-к классно! Юр! А как еще можно, а? Есть еще — ну способы, чтобы… без проникновения.

Неправильно это все, неправильно…

Но я долго рассказывал девчонкам про петтинги-неккинги, про фелляцию, про кунилингус, про минет, ага — тоже рассказывал.

— Да, я знаю, это называется — «она сосет»! — вот что-то настроение у Кати мне не нравится. Нет, так-то она внимательно слушает, только вот реплики…

— Ну… можно это и так называть, Катюша! Только мне кажется это — грубым. Вот — больше по душе, как французы называют — «минет», или — французский поцелуй. Да и слово это — наше, оно даже не совсем правильно определяет сам процесс. Там же — не только сосут, там — куча всего-всего. А то — можно подумать — закинула в рот, как карамельку или там — ириску, и все — дело в шляпе! И, кстати, очень немногие женщины могут это делать хорошо! А уж — очень хорошо — вообще — единицы! И почему-то не понимают, что это — такой метод захомутать мужика, охмурить его, и держать — на коротком поводке, что мало еще что с этим сравнится. Борщ там, чистота в доме, забота и нежность — это все хорошо, конечно. Но вот если еще и минет — на «пять баллов», то тут уж никуда мужик не денется!

— Ха! Ну — ты же гулял от жены! Или у нее с этим — не очень было?

— Нет, Катюшка! С этим у Дашки все было очень и очень! Она и в постели была — королева! Лучше всех! Но… тут уж такая натура — мужику иногда, как псу, хочется сорваться с цепи и поносится по улице, вроде как на свободе. Потом-то он все равно домой придет, поджав хвост и повесив виновато голову.

«Интересно — зачем она продолжает меня «подкусывать»?».

— А вот… ну… а как вот… ну — вот как оно — трахаться, как ты говоришь, а? — это Светка интересуется.

— Солнышко! Ну вот как объяснить… Вот тебе же сейчас было хорошо, правда? — я с улыбкой смотрел на счастливую Светку.

— Нет… не так! Мне было… мне было… ох, как мне было! Вот! — Светка прямо светилась.

— Ну вот — видишь! А там… там просто добавляется еще куча способов довести тебя до этого! Что-то может быть — хуже, а что-то — лучше! Может быть даже — намного лучше!

— Да ну… разве может быть еще — намного лучше? — Светка задумалась.

— Катюшка! Ну чего ты куксишься? Ну… родная моя! Ну что с тобой? — я все же не мог игнорировать Катькино поведение.

— Вот Юрка! Ну и дурак же ты все же! Правильно Катька говорит — балбес и придурок! Она же сама этого хочет! Неужели ты этого не понимаешь? — Светка мельком отвлеклась от своих размышлений — «как это может быть — намного лучше» и, этак походя, макнула меня рожей да прямо — в дерьмо!

— Кузнецова! Ты сейчас доболтаешься у меня! Совсем сбрендила, дура?! — Катька вспыхнула.

«Ой я — дурак! Вот же скотина тупорылая! Ведь… видно же было! Видно! Вот же — идиот! Доигрался в помощь и спасение!». Мне было стыдно! Очень стыдно! Я не знал куда себя деть!

Я вскочил и подошел к Кате. Сзади, наклонился над ней, сидящей на стуле и обнял ее. Крепко обнял и зарывшись лицом в ее волосы, зашептал:

— Катюшка! Родная моя! Любимая Катюшка! Ну — прости меня! Прости идиота! Вот — тупая деревяшка я! Бесчувственный чурбан! Ну — вот что хочешь для тебя сделаю!

Катюшка сначала пыталась скинуть мои руки со своих плеч, потом затихла и обмякла. Я, продолжая ее обнимать, начал шептать какую-то чушь о том, как я ее люблю; какая она у меня красивая; какая у нее потрясающая фигура; какие у нее ножки — длинные, ровные и очень-очень соблазнительные! И как от нее замечательно пахнет; как я схожу с ума, когда на нее смотрю; как меня бесит, когда она разговаривает с другими парнями; как… да много чего я ей шептал. И… вовсе не чушь это была. А… да все так и было, чего уж там!

Я видел, как у нее порозовело ушко, чувствовал, как она стала глубже дышать… Еще я видел, краем глаза, как широко раскрыв глаза, смотрит на нас Светка. Я, не размыкая объятий, взял Катю за руки, поднял, и потянул за собой к дивану. Если она и упиралась, то — самую чуть!

— Нет… нет… не надо! — прерывистый шепот, и потом, уже громче и четче, — Кузнецова! Отвернись!

Я даже и не помнил — я раздел Катьку, или она сама разделась. Мы стояли возле дивана и сумасшедше целовались, взасос, «по-взрослому!».

А Катька целуется лучше Светки! Это когда она так научилась? И с кем? В этот момент я ревновал ее — дико!

Я тискал ее за попу, гладил по талии, а она, обхватив меня руками за шею, страстно целовала.

Потом… потом, когда первый порыв прошел, я мягко увлек ее на диван и уложив там, стал наглаживать. Везде. Я видел, что она то лежит с закрытыми, даже стиснутыми веками глазами; то — смотрит на меня, широко распахнув их. Я ласкал ей лицо; шею; чуть обозначенную, еще совсем юную грудь; такие трогательные, небольшие, но уже набухшие сосочки; потом целовать животик, особое внимание уделив ее такому красивому пупку — вылизал его!

Я и сам не помнил, как и когда, продолжая ласкать-наглаживать ее бедра, раздвинул их и опустился лицом туда. Это было… не помню я —