Инквизиция: Омнибус - Дэн Абнетт

В дверном проёме близлежащего здания прятался человек — в определённой степени — , из под капюшона вырывался пар его дыхания. Он был высокого роста, роба плохо скрывала его массивное телосложение, его великанская стать скрадывалась лишь тем, что он постоянно горбился. Его звали Гхейт и смотря на быстро рассасывающуюся толпу пассажиров он невольно думал о том сколько странных вещей они видели, с каких дальних планет они прилетели и какие чудеса и кошмары скрывались за матовыми снежными тучами, покрывающими небо.

Гариал-Фолл не знал солнечного света.

Нет, здесь был кое-какой свет: размытое приглушенное свечение, которое убивало все тени и скрывало от взгляда звёзды. Но здесь не было понятно где находится солнце, здесь не было ни восходов, ни закатов: только постепенное увеличение и уменьшение интенсивности освещенности, чтобы отличить день от ночи. В своей мудрости Плюрократия Хайва Примус (сподвигнутая на это несомненно Имперским Губернатором) выбила у Адептус Механикус геостационарную орбитальную платформу. Её потрёпанные солнечные ячейки черпали энергию от далёкого солнца и по направляющим кабелям передавали её вниз, в вечно голодный до тепла и света город. Одним лихим движением техножрецы обеспечили Гариал-Фолл энергией, стратегической орудийной платформой и доком. Только транспортные кабины с их некомфортными спусками сквозь слой облаков марали гладкую работу в общем эффективной системы.

Один из торговцев потеряв самообладание шумно блевал на снег себе под ноги. Гхейт отвёл свой взгляд и вернулся к созерцанию дымящегося аппарата. Два последних пассажира тихо вышли из частного купе, располагавшегося по правому борту.

Первый был высокий и одет был в робу аколита. Так же как и у Гхейта, голова его была спрятана под матерчатым капюшоном, истёртые символы и надписи шли по его кайме. Та небольшая толика движений, что не скрадывалась робой, выдавала худобу пассажира; скупость движений можно было легко интерпретировать как неуверенность или истощённость. Однако Гхейта было не так легко обмануть: он узнал расчётливые движения воина, каждый шаг, каждый жест выполнялся с эффективностью и ленивой грацией. Фигура в робе подхватила лёгкий багаж и молча замерла на месте, ожидая команды от своего компаньона.

Одетый с головы до пят в Имперский пурпур, с мантией из орлиных перьев и платиновых побрякушек охватывающей шею, опираясь без тени немочи на обсидиановую трость, Кардинал Эбрехам Арканис представлял собой впечатляющее зрелище. Гхейт даже не успел выйти из дверного проёма, как орлиное лицо кардинала повернулось в его сторону, хищные глаза блеснули ледяным умом.

— А, вот ты где… — протянул он. — Какая почётная делегация встречающих.

Казалось, его неприятно шелестящий голос прорезает ветер.

— Ну, выходи. — Тонкий палец поманил Гхейта из тени.

Он, кивнув, ступил на поскрипывающий снег, подавляя чувство неприязни, вызванное вниманием кардинала; его оценивающе осматривали как грокса на скотном рынке.

— Полагаю, ты ждал меня?

Он кивнул.

— Тогда веди, дитя.

Гхейт задумчиво подвигал челюстью. Возникшее неуютное чувство беспокоило его: его хищная уверенность в себе была настолько инстинктивной, что обнаружить себя пораженным чужестранцем было… вызовом. Но теперь как и всегда, Гхейт чувствовал на себе проклятие тяги к раздумьям; стремление проанализировать и обдумать каждую возможность. Он фыркнул и вспомнил совет своего наставника: подчиняться без раздумий и быть за это благодарным.

Запахнув одежду поплотней, спасаясь от холода, он махнул рукой двум фигурам следовать за ним и повернувшись пошёл через заледенелые проемы в перегородках, входя под сень древней и разрушающейся чечевицы городского купола. Кардинал и его высокий спутник безмолвно последовали за ним, нарушая тишину лишь ритмичным постукиванием обсидиановой трости по ледяному полу.

Гариал-Фолл, как многие колонии сегментума Ультима, была обязана своим существованием благам забытых древних технологий. Какое-то забытое общество — в каком-то забытом тысячелетии — для защиты города, лежащего внутри, воздвигло тепловой купол, слабо изгибающийся и напоминающий окаменевший и побитый временем мыльный пузырь. Под его поверхностью, где напичканный клацающими логическими машинами и лязгающими шестернями, в беспорядочном нагромождении балок и стоек теснился город, было существенно теплее (хотя всё ещё слишком холодно по человеческим стандартам), чем в ледяных пустошах лежащих снаружи.

На выходе из порта Гхейт нанял рикшу и пролаял приказ полу-разумному сервитору, который тащил двуколку. Руки и ноги сервитора, существенно усиленные металлическими цилиндрами, со свистом сжались, принимая на себя вес пассажиров. Гхейт правил экипажем, запряжённым дебелым существом, по проходам и подвесным переходам, нависающим над гетто и торговыми кварталами, заезжая в паровые лифты и уворачиваясь от дребезжащих трамваев. Размытый дневной свет, которому купол добавлял нездоровый оттенок, усиливался газовыми фонарями и парящими осветителями: уродливое сочетание кадмиевых тонов с примесью вольфрама. Компаньоны Гхейта рассматривали окружающий пейзаж молча — проезжая Охладитель с его декоративными бандитскими тотемами; рассекая Подделку с её хорошо охраняемыми раскопами; оставляя за собой основание гигантской Башни Апекс, где Плюрократия встречала каждый день.

Рикша доставил их на ледяное поле в сердце центральной площади, остановившись в холодной тени единственного массивного здания. Собор имел типичный вид: напыщенный фасад с выдающимися пилонами и шпилями, тщательно нарисованные фрески и зубчатые орнаменты как прыщи усыпали его стены. Он стоял в гордом одиночестве, вычурно украшенные ларьки и лотки крикливо предлагали свои товары.

Гхейт украдкой поглядывал на гостя в пурпурном, вид кардинала производил на него всё большее и большее впечатление: точёные черты лица, орлиный нос, бескровные губы, бледная кожа. Но больше всего выделялись его глаза, глубоко посаженные в тени густых бровей они, тем не менее, мерцали, причудливым образом отражая свет.

Гхейт нахмурился в тени своего капюшона, мысленно повторяя про себя: Ты нам не нужен, чопорный ублюдок. Мы и без тебя прекрасно обходились.

Внутри, по мнению Гхейта, Собор был ничем не примечателен — оплот нарочито вычурных архитектурных форм, сложных фресок, декадентских золотых и серебряных украшений и регулярно перекрашиваемых занавесей. Помпезный, безвкусный и величественный: Гхейт едва заглянул внутрь и сразу же повернул к маленькому лестничному проёму с левой стороны Собора.

Внизу, было ясно истинное предназначение здания.

Под арками и лестницами, под галереями с атмосферой тщательно созданной старины, под слоем потерянных сокровищ и древних реликвий, под переходами, густо оплетёнными синтетической паутиной, Собор скрывал свои гнилостные внутренности и заразу, что пустила здесь корни. Он разлагался.

Движимая махинациями и великими планами, за гранью понимания простого маелигнаци, Священная Конгрегация Небесной Матки собиралась в окутанных тенью залах и грубо вырубленных в камне кельях, шепталась и молилась, пела с тихой торжественностью псалмы и распространяла, постоянно распространяла, Благие Вести.

Совет ожидал.

Гхейт прошаркал — насколько существо его комплекции могло прошаркать — в Зал Голосов скользнув взглядом по толпе. Его хозяин, Примации Магус Крейста, стоял на одном конце полукольца, ни единым движением не показав того, что узнаёт вошедшего в зал своего любимого аколита. Гхейт пожурил себя за то, что ожидал чего-то иного.

За примации маги в ожидании стояла шеренга избранных маелигнации всех поколений, подобающе одетых в робы и капюшоны, а с обоих краёв зала, там куда не доставал слабый свет от украденных светильников, тихий скрежет намекал на присутствие выводка пурии.

Впереди всех, но искусно отодвинутый в сторону чтобы не отвлекать внимание от маги, на платформе с колёсами восседал массивный и жирный Отец Выводка, с животной тупостью что-то мямля и пуская слюни. Огромные сегментированные червеобразные складки обвисшей плоти, заляпанные слизистыми выделениями из его пасти, свисали из-под его конечностей. Повязка из тёмно-бордового шелка с символами Новой Зари, принятыми в катакомбной церкви, была аккуратно закреплена на его туловище, скрадывая его тучность. Одетый таки образом, или скорее завёрнутый в кокон как какая-то личинка, Отец метался и рычал в психическом ступоре, усыплённый ментальным следом своей паствы. Его голова представляла собой брахицеффалическое месиво морщинистой плоти и хрящей, обвисшее от старости и заляпанное слюной, однако сверкающее острыми клыками и кривыми резцами. Игнорируемое всеми присутствующими тупое существо шипело и бормотало.