Дело Белки - Александр Даган

Наблюдающий за сражением глазами своего Орла Перун буквально обезумел от ярости.

А тут еще и кто-то из людских летчиков поразил любимца бога какой-то дрянью, так что заодно и главнокомандующему изрядно досталось – вся боль пернатого хищника усиленная заклинаниями выплеснулась на бога. Это стало последней каплей. Перун взревел, послал в небеса две коротких молнии и одну длинную, что означало общую для всех подразделений команду: «в атаку!» – и, раскидав, не успевших отступить с дороги телохранителей, понесся в гущу сражения.

На свое счастье где-то в этот самый момент я как раз оклемался, чтобы взлететь с приютившего меня цветка. Сделано это было более чем вовремя. Уже через мгновение на земле нельзя было увидеть ничего, кроме моря голов – голов в шлемах и в колпаках, голов мохнатых и лысых, голов с рогами или с шипами, ушастых и наоборот безухих. А как вся эта толпа ревела, стонала и улюлюкала! Какой дышала ненавистью! Какие безумные рожи, лица и морды в ней встречались! Ну, прямо не армия, а выходящая со стадиона орда жаждущих крови футбольных болельщиков. Оставалось лишь радоваться, что я нахожусь вне этой схватки. Впрочем ненадолго. Как ни парадоксально, но после всех нестыковок план Велеса начинал осуществляться. Более того, не только вступил в бой, но и сделал это гораздо раньше, чем мы смели бы на это надеяться. Это означало, что сейчас пришло время действовать Василисе, и к ней-то я и отправился. Конечно, шеф был прав. Мне не стоило больше мельтешить под ногами у серьезных бойцов и ввязываться в новые неприятности, но было одно дело, которое я не мог перепоручить никому. Мне предстояло спасти узбека.

ГЛАВА 33

В детстве я обожал метро. Мне нравилось буквально все: и разменные автоматы, которые, гремя и ворча, превращали серебристые пятнадцати и двадцатикопеечные монеты в огромные золотые пятаки; и станции, изукрашенные так, что их было можно запросто представить подземными дворцами Толкиеновских гномов; и специфический, ни на что не похожий, отчего-то будораживший меня запах сырости, налетавший из сводчатых темных тоннелей. Однако больше всего я любил переходы – затейливые хитросплетения коридоров, лестниц и эскалаторов, по которым непрерывной вереницей двигалась целеустремленная, раз и навсегда растерявшая способность улыбаться толпа взрослых. Я же вместо того, чтобы маршировать в общем потоке, всегда выбирал тоннели со встречным течением, бросался в него и искренне наслаждался, лавируя между угрюмыми, казавшимися мне такими неповоротливыми мужиками и тетками. К сожалению, непомерно увеличившиеся с возрастом габариты раз и навсегда похоронили эти забавы в далеком прошлом. Однако в этот день мне неожиданно вновь довелось испытать тот полузабытый детский кайф. Не только на земле, но и в небе царило безумное столпотворение, созданное наступающими ратями Перуна. Сотни, если не тысячи летучих существ, задевая друг друга хвостами и крыльями неслись по воздуху к передовой, а я, пользуясь преимуществами своих размеров, ухитрялся просачиваться им навстречу. Наконец, поток волшебно-воздушных сил иссяк, и я вновь вырвался на открытый простор. Шум боя остался далеко за моей спиной, зато впереди росла и трепыхалась на утреннем ветерке цель предпринятого мной полета – роскошный шатер Перуна. Никакого оцепления вокруг него уже не было – в приступе ярости верховное божество погнало в сражение не только солдат, но вообще всех, кто находился в лагере. И, тем не менее, Прекрасная все равно нашла с кем подраться. Вернее, вся ее команда схлестнулась между собой. Парочка ее бойцов уже выбыла из схватки. Нечто похожее на фавна, сложившись пополам, сидело на земле и трясло рогатой головой. Детина с конскими копытами и ушами, самозабвенно лягал воздух. Однако судя по тому, что с разных сторон он то и дело получал ощутимые тычки, можно было сделать вывод, что он схлестнулся с невидимым Хапуном. Сама Премудрая, покрытая многочисленными порезами и ссадинами, заканчивала опутывать зеленым арканом Босоркуна. Глядя на эту печальную картину, я понял, что сбылось предсказание Велеса. Несмотря на то, что Премудрая отобрала в свой отряд только тех, кому было за что поквитаться богами, часть ее бойцов все-таки отказались вламываться в шатер Перуна. Более того, видимо, некоторые из них решили выступить против самой Василисы. Впрочем, как можно было видеть, без особого успеха. Покончив со связыванием когтистой нежити, Царевна бросилась ко все еще продолжающей схватку паре соперников – невидимому и конеухому. Но опоздала. Премудрую опередил фавн. Собравшись с последними силами израненное создание бросилось, как мне показалось, в пустоту. На самом же деле, судя по раздавшемуся вою и брани, ему удалось боднуть Хапуна. Поняв, что произошло, конеухий детина издал торжествующее ржание и скакнул вперед, чтобы добить получившего рану невидимку, однако чего-то не рассчитал и в следующий миг сам со всего маху насадил брюхо на смертоносные острия витых козлиных рогов.

– Вазила! Полисун! – только и смогла воскликнуть Василиса, и чего я сделал вывод, что парочка так нелепо угробивших друг друга копытных была все-таки на ее стороне. Фавн был уже мертв, и лишь несчастный детина все еще продолжал трястись и мелко сучить ногами. Прекрасная опустилась на колени и мягко потрепала его по лошадиному ухо. Тот в ответ тихонько заржал и поднял на Царевну взгляд, наполненный такой мучительной болью, что даже на моих глазах едва не выступили слезы жалости. Сострадание самой Василисы проявилось более действенным образом. Она мягко обняла детину, нежно прошептала ему что-то на ухо, а когда он кивнул, резко, четким слаженным движением обеих рук свернула ему шею. После этого сдерживаться было уже бесполезно. Слезы сами собой текли и текли по моим щекам. «Это не я! Слышите? Это не я! Это комар!» – стыдливо попыталась отмазаться от слишком бурного проявления чувств человеческая часть моего сознания, но я почему-то был абсолютно уверен, что это неправда.

Василиса как раз хотела вставать с колен, когда рядом с телами Вазилы и Полисуна появилась еще одна плакальщица. Это был пятый Василисин боец – мелкое невзрачное существо, которое теперь по методу исключения я мог смело называть Крикса-Варакса. В отличие от меня это маленькое создание не стеснялось, а рыдало прямо-таки в голос, причем с каждой секундой все громче и громче. Я даже невольно подумал, не привлечет ли она этим ревом ненужное никому из нас внимание. Но Премудрая молчала, а раз так, то я тоже не счел нужным вмешиваться, и понял свою ошибку только тогда, когда из ушей Василисы потекла кровь.

– Йокарный бабай! – возопил я и, очертя голову, бросился на выручку Прекрасной. Поступок был, конечно, благородный, но абсолютно бессмысленный, если не сказать глупый. Какой бы маленькой не казалась подлюга Крикса, но я был намного-намного меньше. Иными словами, я в принципе ничего не мог ей сделать. Гораздо разумнее было, например, попытаться найти Велеса, или, скажем, облететь ближайший лес в надежде, что Волк все ж таки смог обнаружить Ивана, и теперь они оба ищут пути к шатру Перуна. В конце концов, Царевна по любому была практически обречена, и кто-то должен был предупредить наших, о том, что ее миссия провалилась, и камни, по-прежнему, остаются в шатре Перуна. Вот этим кем-то и мог выступить я. Но вместо этого безумная ярость заполнила все мое миниатюрное тельце. «Тварь!» – орал я, мельтеша вокруг уничтожающей Премудрую Криксы. «Мало того, что ты предала, мало того, что напала со спины… Так ты гнида еще и момент выбрала!» Под «моментом» я, естественно, понимал трогательную сцену добивания павшего товарища. Даже бесчувственный Тарантино, чьи руки по локоть залиты кровезаменителем, при виде такой картины стал бы нервно курить в сторонке, а, возможно, даже не курить, а нюхать. Но эта презренная тля – тварь с блеклой мордашкой и голосом десяти тысяч некормленых младенцев – курить не стала. Она подкралась и вонзила свои несчитанные децибелы в затылок моей соратнице. А раз так, то пусть готовится испытать гнев моего комариного жала. О том, что жала у меня нет и не было, я как-то забыл. Да и куда кусать эту гадину не представлял. Все решил случай. Как ни голосиста была Крикса, но и ей время от времени требовалось переводить дыхание, и так уж вышло, что ровно в тот миг, когда она решила вдохнуть, я нечаянно оказался в непосредственной близости от ее рта. Потащило меня, как следует. Зато теперь я точно знаю, что испытывает мусор, когда его убирают при помощи могучего промышленного пылесоса. Трепыхаясь, как плотва на крючке, я тщетно пытался не дать могучему воздушному потоку увлечь меня в глубины чужой трахеи. Но все эти потуги были бы тщетны, если бы в нужный момент на моем пути не встретился розовый надгортанный язычок – он же увула, при помощи которого затейники-французы произносят свое обворожительное грассирующее «Р». В эту-то увулу я вцепился сперва лапками, а потом и зубами. Что уж тут говорить, оказывается, не только самки комаров могут жаждать крови. Иной раз и нам – самцам – бывает не чуждо желание испить соков ненавистной вражеской плоти. Во всяком случае, мне в этот раз довелось оторваться по полной. Я впивался, кусался, грызся, делал глоток воздуха и снова впивался. Будучи погружен в это восхитительное занятие, я и думать забыл о том, где нахожусь, и что должна испытывать жертва моего справедливого гнева. А жертве, как выяснилось, пришлось не сладко. Прошло не более нескольких секунд, как все ее маленькое подлое существо зашлось в жестком, разрывающем горло и легкие кашле. Раз за разом его тяжелые удары обрушивались на облюбованную мной увулу, и, в конце концов, вместе с брызгами слюны и крови вытолкнули меня наружу, навстречу солнцу, небу и летящему в морду Криксе-Вараксе кулаку Василисы. Глотка-глоткой, а вот габаритами крикливая злодей, конечно, не вышла. Всего дного удара Прекрасной оказалось достаточно, чтобы она с хрустом опрокинулась навзничь и закатила свои гнусные глазки. Лишь об одном я мог пожалеть в это мгновение – не мой, а Василисин хук справа завалил эту гадину.