Пришельцы. Земля завоеванная (сборник) - Роман Злотников

– Там солдаты приехали, – тихо заметил Сундуй, не поворачивая головы.

– Тебе ж не видно, врешь неправду, – ответил ему высоченный Самуэль.

– Он правдза сказар, Само, – тихо прошептал сосед монгола по парте, Туан. – Я тодзе марына срыжар.

– И я машину слышал, Довлет, – поддержал учеников Анатолий Сергеевич. – У корпусов парковка запрещена, но, судя по звуку, проехало три или четыре грузовика…

– Боишься, вонючий комок слизи, – попытался вернуть себе храбрость Довлет, нарочито игнорируя всех, кроме трясущегося в углу сириусянина. – Никакая полиция тебя не спасет. А всего-то и нужно было – встать на свои поганые колени и признаться, что вы, твари, не знали, куда суетесь, когда прилетели нас поработить.

– Он встанет, – выпалил мулат, все еще прикрывая сириусянца собой. Едкая слюна одногруппника прожигала дырочки на его форменном пиджаке с эмблемой факультета космической дружбы на рукаве. – Он сказал, что больше не надо стрелять, он встанет на колени и попросит прощения.

– Не ври за него, морда черная, – отмахнулся Довлет. – Думаешь, выучился говорить на этом проклятом сайдири и будешь мне мозги парить, да, Йа? Что-то не вижу раскаяния на его серой роже. Трусишь, улитка? – спросил он с вызовом у дрожащего всем телом Угэя. – Все вы трусы и лицемеры. Вонючие космические скоты. Лижете себе жопу, как собаки, и…

– Помолчал бы ты, Довлет, – в один голос оборвали его Анатолий Сергеевич и мулат.

Азербайджанец глянул на учителя, как на пустое место, и перевел надменный взгляд на монгола.

– Это ты мне, широкомордый, указывать будешь?

– Это не я, это Йа, – опасливо отвел открытые ладони от головы Сундуй.

– Значит, ты, мартышка-полукровка, не просто весь такой толерантный. Ты за них, да? Закрыл бы клюв. Из-за таких, как ты, Сидоров, эти слизни по всей планете расползлись. Напринимали обезьяны конвенций…

– Мой отец с Сириуса, – ответил Йа с преувеличенным спокойствием. – Доброго, чем он, я в жизни никого видел. Так что не надо обижать моего отца. Я ничего сказал про твоего.

– Что?

– В русском языке двойное отрицание, Йа, – поправил Анатолий Сергеевич. – Никого не видел. Ничего не сказал.

Оба студента глянули так, что он осекся. Пистолет Довлета сейчас смотрел прямо ему в грудь, но страха отчего-то не было. Скорее досада на сириусянского ученика и декана, настоявшего на том, чтобы университет в середине семестра принял на подготовительный факультет представителя инопланетной расы. Узнав об этом решении, Анатолий поначалу собирался уволиться – и сейчас жалел, что остался. Мог бы спокойно сидеть дома, заниматься переводами. Теперь из-за серого нелюдя его замечательная, с таким трудом собранная группа рассыпалась на глазах. Довлет с самого начала был нетерпим к другим ребятам, но такое Анатолию встречалось почти на каждом курсе. Азеры не хотели садиться за парту с дагами, те не желали подавать руку черножопым и косопузым. Не раз и не два приходилось начинать год с нравоучительных бесед и философских рассуждений, основная суть которых сводилась к тому, что «поступая на факультет космической дружбы, ты знал, куда шел, а если надеялся на какие-то привилегии, то можем вернуть тебя производителю или забросить обратно на пальму, с которой так опрометчиво сняли». Анатолий Сергеевич нес свое «бремя белых» второй десяток лет и мог быть очень нетолерантным – это работало безотказно. Именно потому, что за его резким тоном и обидными словами любой максималист-подросток, из какой бы страны он ни приехал, видел искреннюю заботу и желание помочь. В деканате Анатолия Сергеевича насмешливо прозвали «папа Толя», но оказалось, что и отцовской любви есть предел. Она вспыхнула и сгорела в атмосфере Земли восемнадцать лет назад вместе со спасательной капсулой, в которой пытался вернуться домой после гибели своего разведывательного корабля старший брат Анатолия – старлей Алексей Субботин.

Анатолий Сергеевич был готов принять и полюбить ребят любого цвета кожи, кроме серого. Он старался, и Угэй был неплохим мальчиком, но когда сириусянин, плюясь от досады и злости на собственный неповоротливый язык, выдавливал непослушными сизыми губами слово «сообщающихся», водя длинным суставчатым пальцем по схеме в учебнике, «папа Толя» видел перед собой лицо брата и не мог совладать с глухим раздражением. Алексей Субботин стал первой случайной жертвой молниеносной космической войны, в которой земляне… не проиграли – просто сдались на милость инопланетных визитеров, которым даже не пришлось стрелять: перепуганные жители голубой планеты выполнили всю грязную работу за пришельцев, радостно вцепившись в горло друг другу.

Глядя сейчас, как Довлет, дрожа от страха и ненависти, целится в чужака, Анатолий Сергеевич понимал, что виноват в случившемся именно он, их куратор, доцент А-Эс Субботин. Можно было предотвратить, погасить, научить договариваться миром, искать компромисс и стремиться к диалогу… Но он не мог. Его едва заметно передергивало, когда приходилось подходить к дальней парте, склоняясь над тетрадью Угэя. Он старался лишний раз не встречаться с новым учеником взглядами – именно потому, что понимал: рано или поздно и сам серокожий студент, и его одногруппники почувствуют, что всеобъемлющая толерантность «папы Толи» дала сбой. В свои семнадцать-восемнадцать они еще совсем дети и по-детски остро чувствуют настроение тех, кому с таким трудом научились доверять. Застыв у доски, Анатолий понимал: то, что он сделал, а точнее – чего не сделал, было страшнее, чем если бы он сам вложил в руку Довлета оружие. Он хотел исправить все и не знал, как. А мерзостный внутренний голос тихо нашептывал о том, как все легко вернется на круги своя, если серокожий умрет. Если умрут все чужаки. А так и будет, стоит Довлету выстрелить.

Те, кто сейчас молча копит обиду на сириусян, выйдут на улицы, войдут в дома – и полетят гребни по закоулочкам. Земля для землян.

– Нет у тебя сириусянского отца, Сидоров, – рассердился Довлет. – Городишь всякую фигню, лишь бы я не пристрелил этого гаденыша.

– Ты уже домахался, – заметил мулат Сидоров, указывая на свое простреленное ухо. Едкая слюна инопланетянина и кровь, текшая по шее, совершенно испортили его пиджак. Йа снял его и повесил на стул, стараясь по-прежнему находиться между Довлетом и Угэем. – Мой приемный отец – сириусянин. Он спас маму, когда она умирала от голода у нас в Ямусукро. Он стал ей как папа и мне как папа. Я родился в космосе, на их базе, и только в три года увидел, какая Земля, когда отец решил, что нам с мамой ничто угрожает… не угрожает, – исправился он, быстро взглянув на учителя.