Очерки истории цивилизации - Герберт Уэллс

Это событие говорит также о полной деморализации верховного властного органа Рима. Брут (85–42 до н. э.), предводитель убийц, хотел обратиться к сенаторам, но те, захваченные врасплох всем случившимся, разбежались кто куда. Большую часть дня Рим не знал, как поступить. Убийцы Юлия Цезаря с окровавленным оружием в руках прошли по улицам замершего в нерешительности города. Никто не выступил против них, и лишь немногие осмелились к ним присоединиться. Затем общественное мнение обратилось против них, толпа штурмовала дома некоторых из заговорщиков, и им пришлось бежать, спасая свою жизнь.

Сам ход событий неотвратимо вел Рим к монархии. Еще тринадцать лет продолжалась борьба претендентов на верховную власть. На этом фоне можно выделить лишь одного человека более широких взглядов, который не руководствовался только эгоистическими мотивами, — Цицерона (мы упоминали о нем выше).

Он был человеком незнатного происхождения, но его красноречие, сила его слова завоевали ему выдающееся место в сенате. Стиль Цицерона несколько страдает склонностью к личным выпадам против оппонента — наследство Демосфена — но, тем не менее, только его благородная и бессильная фигура, призывающая окончательно деградировавший, подлый и трусливый сенат вернуться к высоким идеалам Республики, заметна среди прочих действующих лиц того времени. Речи и письма, которые оставил нам Цицерон и отличительная черта которых — тщательная проработка стиля и слога, могут показаться интересными и современному читателю.

Цицерону не удалось избежать проскрипций, и он был убит в 43 г. до н. э., спустя год после убийства Юлия Цезаря. Его отрубленные голова и руки были прибиты на римском Форуме. Гай Октавиан (63 до н. э. — 14 н. э.), который позднее одержал полную победу в борьбе за Рим, пытался спасти Цицерона. Это убийство, без сомнения, не на его совести.

Здесь мы не станем распутывать тот клубок союзов и измен, которые привели в конечном итоге к возвышению Октавиана, внучатого племянника и наследника Юлия Цезаря. Тем не менее судьба всех основных действующих лиц оказалась так или иначе переплетена с судьбой Клеопатры.

После смерти Цезаря она решила покорить Антония, сыграв на его чувствах и тщеславии. Антоний был гораздо моложе Цезаря, и Клеопатра, вероятно, уже была с ним знакома. На какое-то время Октавиан, Антоний и третий персонаж этой истории, Лепид (ок. 90–12 до н. э.), поделили между собой римский мир (так называемый Второй триумвират), как это сделали Цезарь и Помпеи до своего окончательного разрыва. Октавиан взял более суровый запад и принялся за укрепление своей власти. Антоний выбрал более роскошный восток — и Клеопатру. Лепиду тоже бросили кость — африканский Карфаген.

Лепид, по всей видимости, был порядочным человеком, который скорее был занят восстановлением Карфагена, чем личным обогащением или удовлетворением тщеславных прихотей. Антоний же пал жертвой тех древних представлений о божественности царской власти, которые оказались непосильными и для душевного равновесия Юлия Цезаря. В обществе Клеопатры Антоний предавался любовным утехам, развлечениям и чувственному блаженству, пока Октавиан не решил, что пришло время покончить с этой парочкой египетских божеств.

В 32 г. до н. э. Октавиан принудил сенат отстранить Антония от управления востоком и открыто выступил против него. Исход решающего морского сражения при Акции (31 г. до н. э.) был предрешен неожиданным бегством, в самый разгар сражения, Клеопатры и ее шестидесяти кораблей. Сейчас уже совершенно невозможно понять, чем было вызвано такое решение, то ли это была заранее обдуманная измена, то ли просто прихоть очаровательной женщины.

Отход ее кораблей поверг флот Антония в замешательство, которое еще более усилилось после того, как сам флотоводец бросился вдогонку за неверной возлюбленной. Даже не поставив в известность своих командиров, Антоний решил догнать Клеопатру на быстроходной галере, оставив своих людей сражаться и умирать за него. Какое-то время они не могли поверить, что Антоний бежал, оставив их на произвол судьбы.

Но сеть Октавиана уже успела накрыть его соперника. Не исключено, что Октавиан и Клеопатра договорились за спиной Антония, как, возможно, и при Юлии Цезаре египетская царица и Антоний смогли найти общий язык. Теперь Антоний уже разыгрывал трагедию, перемежаемую любовными сценами. Действительно наступил последний акт его маленькой личной драмы. Антоний какое-то время изображал из себя киника, потерявшего веру в человечество, хотя у брошенных им при Акции моряков было больше оснований считать себя обманутыми.

Наконец, они с Клеопатрой дождались того, что Октавиан оказался под стенами Александрии. Была осада с внезапными вылазками и незначительными успехами, Антоний громогласно вызывал Октавиана решить все личным поединком. Когда же его убедили, что Клеопатра покончила с собой, этот герой-любовник пронзил себя мечом, да так неловко, что смерть пришла к нему не сразу, и он еще успел умереть у нее на глазах (30 г. до н. э.).

Плутарх рассказывает об Антонии, в значительной степени опираясь на свидетельства тех, кто лично знал его. Он характеризует Антония как образцового героя, сравнивая его с полубогом Геркулесом, которого Антоний объявил своим предком, а также с Бахусом (Дионисом). Мы находим у Плутарха неприглядную, но очень красноречивую сцену: как однажды пьяный Антоний пытался выступить в сенате, и в этот момент с ним случилось одно из самых отвратительных последствий, которыми сопровождается опьянение.

Клеопатра еще какое-то время боролась за жизнь. Наверное, она надеялась, что и Октавиана удастся заразить теми божественными фантазиями, на которые оказались так падки, не без ее помощи, Юлий Цезарь и Антоний. Она имела встречу с Октавианом, явившись на нее в образе страдающей красавицы, в ничего не скрывавшем наряде. Но когда стало ясно, что Октавиан не собирается изображать из себя полубога, а ее безопасность волнует его лишь настолько, чтобы провести ее в триумфальной процессии по улицам Рима, Клеопатра тоже совершила самоубийство. Ей принесли, обманув римскую охрану, маленькую змею, спрятанную в корзине с фигами, и от ее укуса Клеопатра умерла.

Октавиан, как видится, был почти полностью лишен божественных притязаний Юлия Цезаря и Антония. Он не был ни богом, ни романтическим героем; он был человеком, при этом гораздо большей широты взглядов и способностей, чем любой другой персонаж этого последнего акта республиканской драмы в Риме. Насколько можно судить, он представлял собой наилучший вариант правителя, который мог появиться в Риме на тот момент. Сорокатрехлетний Октавиан добровольно отказался от тех чрезвычайных полномочий, которыми прежде обладал, и, по его собственным словам, «вернул Республику под власть сената и римского народа». Старая законодательная машина была снова приведена в движение; сенат, собрания и магистраты возобновили исполнение своих обязанностей, а Октавиана приветствовали как «спасителя государства и защитника свободы».

«Теперь было непросто определить, какое положение ему, действительному хозяину римского мира, придется занять в этой воскресшей Республике. С его отречением, в любом подлинном смысле этого слова, все снова бы вверглось в прежний хаос. Интересы мира и порядка требовали, чтобы он сохранил за собой как минимум значительную часть своих полномочий. И эта цель была в действительности достигнута с учреждением имперской формы правления, способом, который не имеет параллелей в истории. Говорить о восстановлении монархии не приходилось, и сам Октавиан решительно отказывался от диктаторства. Обошлись также и без создания специально для него нового поста или нового официального титула. Но сенат и народ передали ему в соответствии со старыми конституционными формами определенные полномочия, как и многим гражданам до него, и таким образом Октавиан занял свое место рядом с законно избранными высшими должностными липами Республики. Но, чтобы подчеркнуть его превосходство как первого среди прочих, сенат постановил, что он должен принять дополнительное имя — «Август», в то время как в просторечии он с тех пор именовался как принцепс — не более чем уважительный титул, привычный в республиканском обиходе и обозначавший всего лишь общепризнанное первенство и превосходство над своими согражданами.

Идеал, очерченный Цицероном в его речи «О республике» («О государстве»), идеал конституционного правителя свободной республики был, на первый взгляд, воплощен в жизнь. Но это была только видимость. В действительности особые прерогативы, пожалованные Октавиану, давали ему по существу ту единоличную власть, от которой он якобы отказывался. Между восстановленной Республикой и ее новым принцепсом баланс сил был определенно на стороне последнего».[36]