Кровь и лед - Роберт Мазелло

— Поместим его здесь, — предложил он.

Мерфи подхватил Экерли за плечи, а Шарлотта — за ноги, после чего они с максимально возможной осторожностью и почтительностью к мертвецу положили тело на ящик. Только теперь Шарлотта, выпрямившись, увидела, что на контейнере, выведенная большими черными буквами, красуется надпись «Разносортные соусы „Хайнц“».

— И почему вы считаете, что лучше поместить его сюда, вместо того чтобы отправить в лазарет на вскрытие? — спросила Шарлотта.

— Потому что так мы избежим ненужного шума, — объяснил Мерфи. — По крайней мере временно. Да и вообще безопаснее хранить его здесь.

— Безопаснее для кого?

Как бы там ни вышло с Данцигом, неужели начальник и вправду считает, что обезображенный труп ботаника может восстать и начать разгуливать по базе?

Мерфи не ответил, но его взгляд говорил красноречивее любых слов, как и… наручники, которые он вытащил из заднего кармана. Наручники?! Шарлотта не верила своим глазам.

— Вы не оставите меня на минутку? — попросил он. — Я сейчас к вам присоединюсь.

Шарлотта вышла из сарая и остановилась на пандусе. Ветер словно включил высшую передачу и теперь превратился в настоящий ураган. Что за чертовщина здесь происходит? Мыслимо ли — две смерти за несколько дней! Шарлотта понимала, что с моральной точки зрения рассуждать так жестоко, но невольно задумалась, не отразятся ли последние события негативным образом на отзыве о ее работе на станции Адели.

— Теперь порядок, — раздался голос Мерфи у нее за спиной. Он запер дверь на висячий замок с цепью, обтянутой плотным пластиковым чехлом. — Дядю Барни я предупредил, что до дальнейшего распоряжения пользование складом временно запрещено.

Мысленно Шарлотта дала себе зарок больше никогда не брать в буфете соусы «Хайнц», на всякий случай…

— Думаю, излишне говорить, что все должно оставаться между нами. Во всяком случае, до тех пор, пока немного не разрулим ситуацию. В частности, разыщем Данцига.

16 декабря, 14.00

Элеонор очень смутно помнила, что произошло дальше. Ей помогли выйти, буквально донеся на руках до двери церкви, и усадили в некое подобие седла на странной, нескладного вида машине. Затем настоятельно попросили обхватить впереди сидящего мужчину — Майкла Уайлда, как он себя назвал (Элеонор предположила, что он ирландец), — однако подобная фривольность была для нее чересчур, поэтому, собрав последние силы, она категорически воспротивилась. Тогда другой мужчина закрепил ее в седле веревкой, сплетенной из тонкого, но прочнейшего волокна, накинул ей на голову капюшон и плотно стянул его тесемками.

Машина рассекала снежную степь, как неудержимый жеребец, но ветер и ледяная крошка хлестали по лицу так яростно, что хочешь не хочешь, а пришлось наклонить голову и прижаться щекой к спине Майкла. А вскоре, просто чтобы сохранить устойчивость, и обхватить его руками.

Если бы не плотный капюшон, Элеонор, наверное, оглохла бы, но поездка по бескрайней белой пустыне под мерный рокот машины, как ни странно, подействовала на нее убаюкивающе. Весь день она мало-помалу слабела, борясь с искушением отпить из бутылки, которую Синклер оставил для нее на столе пасторской, и теперь чувствовала, что последний запас сил иссяк окончательно. Веки ее сомкнулись, а мышцы расслабились. Она полностью обессилела, однако ощущение это отнюдь не доставило дискомфорта. Шум машины напомнил ей о гудящих двигателях парохода, на котором она плыла в Крым… под неусыпным оком мисс Найтингейл. Интересно, как бы отреагировала ее начальница, увидев, что Элеонор тесно прижимается к незнакомому мужчине? Мисс Найтингейл косо смотрела на медсестер, которые флиртовали с солдатами и тем самым нарушали общепринятые нормы поведения. Кривотолков необходимо было избежать любой ценой, поэтому, несмотря на всю естественную непринужденность в общении с ранеными, со своими подчиненными мисс Найтингейл вела себя подчеркнуто строго, стараясь не потакать иногда легкомысленному поведению девушек.

Наутро, после того как Элеонор обнаружила Француза в числе раненых, она, разумеется, встала на час раньше положенного и бесшумно выскользнула из помещения для персонала. На лестнице еще царил сумрак, и пока она спускалась из башни в палату, где лежал Ле Мэтр, дважды чуть не оступилась. Помимо чистой рубашки, она взяла с собой лист бумаги и огрызок карандаша, которые засунула в карман медицинского халата.

Некоторые пациенты еще спали, но многие, с воспаленными глазами и пересохшими губами, ворочались на койках, кто мучаясь от ран, кто мечась в лихорадочном бреду. Два-три солдата в надежде протянули к ней руки, когда она торопливо проходила мимо, но Элеонор не откликалась на мольбы и твердо шла к намеченной цели. До заступления на дежурство у нее оставалось меньше часа.

Подходя к палате, она миновала одну из хирургических каталок, приготовленную для кровавой работы, которая закипит утром. В коридоре стояли двое санитаров. Один, с оттопыренными ушами и торчащим на голове вихром, сказал:

— Доброе утро, мисс. Вы сегодня ни свет ни заря.

А второй, плотный мужчина с лицом, сильно изрытым оспинами, добавил:

— Не хотите выпить с нами чашку чая? — Он снял с каталки помятый чайник. — Сейчас еще довольно прохладно.

Элеонор отказалась и быстро проследовала в дальний угол, где лежал Ле Мэтр. Мужчина не спал и отрешенно смотрел сквозь разбитое окно на первые проблески зари. Француз обратил на нее внимание, только когда она склонилась над ним и произнесла:

— А вот и я. Посмотрите, что я вам принесла.

Она показала ему бумагу и карандаш.

Ле Мэтр облизнул губы и кивнул.

— А еще вот это, — добавила она, доставая свежую рубашку. — Скоро я принесу воды, чтобы немного вас обмыть, а потом вы переоденетесь.

Он посмотрел на нее так, словно вообще не понимал, на каком языке она говорит. За ночь он явно сдал.

— Француз, — тихо проговорила она. — Мне стыдно признаться, но я даже не знаю вашего настоящего имени.

— Мало кто знает. — Он в первый раз улыбнулся.

У Элеонор отлегло от сердца при виде даже такого слабого проблеска жизни.

— Альфонс. — Он сухо кашлянул, затем добавил: — Думаю, теперь вы понимаете, почему я старался его не афишировать.

Она присела на краешек кровати осторожно, чтобы не потревожить поврежденные ноги, и развернула на коленях лист бумаги.

— Письмо вашей семье?

Он кивнул и продиктовал адрес в Западном Суссексе. Написав адрес, Элеонор бросила на Француза выжидающий взгляд.

— Chers Pére et Mére, Je vous écris depuis l’hôpital en Turquie. Je dois vous dire que fed eu un accident — une chute de cheval — qui m’a bkssé plutót gravement.