Византийская тьма - Александр Говоров

— То с серпом себя вывешивает, — улыбнулась Теотоки, — то в виде потомка цезарей…

Великий князь флота Михаил Ангел принял командование кораблями, стоящими в Геллеспонте. Это были девять пятиярусных дромосов, двадцать трехпалубных триер, а однорядных великое множество, наверное, сама флотская канцелярия достоверно не знала. И вышел прямо к Фессалонике, где город и морская крепость изнемогали под напором осаждающих сицилийцев.

Шли, конечно, на опасное дело, но шли весело — моряки были довольны. Этот застой никчемный и вечная грызня среди начальства смертельно надоели. Хорошая драка лучше худого мира!

Пусть хоть плясун площадной, лишь бы дело понимал! На третий день пути дозорные в бочках усмотрели на горизонте косые норманнские паруса.

Здесь придется объяснить, что норманны, правившие в Сицилии и Южной Италии, их-то наши герои и называют сицилийцами, были уж не те классические норманны, которых Европа знала со времен Каролингов. Уже несколько поколений они жили в той Нормандии, которая расположена на северном побережье Франции, их родным языком сделался французский, а верой — католическая веpa. Они теперь только по названию оставались норманнами, а на самом деле были уж вполне французскими рыцарями, правда, заквас грабителей передался им по крови от норманнских пращуров, но они этим-то и гордились. Знаменитый Вильгельм Завоеватель, повергший в прах англосаксонских королей, был как раз из их среды.

И вот лет за сто до описываемых событий многочисленные ладьи с французскими норманнами (или уж теперь, вернее, нормандцами) начинают прибывать волна за волной к благодатным берегам Сицилии и Амальфи. Десять сыновей нормандского герцога Готвильского один за другим возглавляют эти нашествия. Им, которым на скудной родине достались бы жалкие клочки жалких наследств, там, на благословенном юге, грезятся сказочные царства. С пеленок они готовят себя к беспощадной борьбе за лучшую жизнь и становятся мастерами войны.

Кто там ни побывал в хозяевах на этой благодатной земле — в Сицилии островной и Сицилии материковой! Римляне, готы, лангобарды, византийцы, арабы, венецианцы… Теперь потомки нормандского герцога Готвильского основывают там княжества и дают истории громкие имена. Послушайте хотя бы некоторые из них — Роберт Гвискар, Боэмунд Тарентский, Рожер Апулийский. Это герои крестовых походов и предмет вдохновения трубадуров. И великая Византия, по очереди разбивавшая и отражавшая всех этих готов, лангобардов и арабов, вдруг, к своей крайней досаде, увидела на западных границах королевство обеих Сицилии, где правил враг умелый и беспощадный.

И вот в узком проливе передовой римский корабль при легком попутном ветерке, маневрируя веслами и парусами, подошел вплотную к борту сицилийской ладьи.

— Эге-гей! — закричали, те в переговорную трубу. — Не напирайте так, перевернетесь!

— Ого-го! — отвечали им римляне. — Вы в территориальных водах империи. Великий князь флота Михаил Ангел предписывает вам покинуть это море!

— Мисси! — возликовала сицилийская переговорная труба. — Это ты, оказывается, здесь? Надоели тебе танцы на Золотой площадке?

— А, Маврозум Одноглазый! — опознали кричавшего византийцы. — Ты жив? А мы слышали, будто ты теперь в генуэзском зверинце!

— Молчи, проклятый, исчадие ада…

Корабли сошлись, пытаясь протаранить друг друга. От невообразимой жары смола пузырилась на деревянных боках, падение в прохладную волну могло рассматриваться как облегчение жизни. Напор византийцев, как уже говорилось, уставших от застоя, был так силен, что командующий сицилийской эскадрой дал сигнал поворачивать.

Тут не повезло (снова не повезло!) одноглазому Маврозуму, который у сицилийцев было достиг и богатства и почета. Его левантину при плохо рассчитанном повороте занесло, и она стряхнула своего капитана за борт.

Сицилийцы завопили (вероятно, «пер бакко» — клянусь Вакхом! — по всем романам, это был любимый их клич в эпоху крестовых походов) и кинулись на помощь незадачливому Маврозуму. Но византийцы оказались динамичнее, у них под рукою была обычная краболовная снасть (верша). Выловленный, как некий пузатый краб, Маврозум, мокрый и униженный, предстал перед Ангелочком. Тот хорошо его помнил — встречались ведь у Ангелиссы.

Но, может быть, именно поэтому он не удостоил его даже милостивого взора. Пленного подвели, дука флота собственноручно хотел ударить изменника (он же был перебежчик), попал по шевелюре, подняв фонтан брызг из курчавых волос мавра.

«Всесветлейшему, всевеличайшему, царственнейшему, христолюбивейшему царю и повелителю всей вселенной!» — начал он диктовать реляцию, присваивая уже Андронику полный императорский титул. Захваченный живой трофей направлялся первым подарком к коронации, следующим должно было быть полное очищение моря от врагов. Ветер бодро высвистывал в снастях.

— Надвигается шторм! — предупреждали дозорные в бочках.

3

А к ночи море разыгралось, раскачалось. Огромные массы воды, увенчанные гребешками, перемещались равномерно, будто время здесь боролось с пространством, а если поглядеть не столь глобально, то будто неведомый гигант, полоскавший свои пожитки в зеленой, соленой, холодной волне.

Новопобедный адмирал (Мисси Ангелочек) ехал к месту назначения отнюдь не без тайного страха. Страх его заключался только в одном — в морской болезни. С остальным он надеялся справиться, рассчитывая на свой, хотя и мизерный, опыт коридоров власти. Для укрепления души он взял с собою нескольких завсегдатаев фускарии Малхаза, даже даровал им какие-то морские чины, и теперь в его личной адмиральской рубке большого флагманского дромоса они раскупоривали привезенные из столицы амфоры с кипрским и хиосским.

— Всещедрейший! — докладывал ему главный наварх, несколько уязвленный тем, что на вакантное место дуки флота поставлен не он, чей боевой опыт велик, а чиновная очередь бесспорна, а этот всем известный гуляка. — Волна уже выше пяти сажен. Прикажешь отвести суда от берега, чтобы не швырнуло о скалы?

— Отводи! — лихо разрешал ему Мисси и спрашивал: — А это не опасно?

— Н-ну… — тянул с ответом наварх. — Как уж ты прикажешь.

И с тайным ликованием наблюдал, как у Ангелочка зеленеет лицо и он спешит принять очередную чашу из рук новоиспеченных морских чинов от Малхаза.

Флот отвели, и он качался на рейде, выворачивая кишки равно и подневольным гребцам, которых не расковывали ввиду близости противника, и морским волкам навархам. По чьему-то недосмотру самый большой дромос «Афинаида», красу и гордость всех морских парадов на Босфоре, вдруг швырнуло не в ту сторону, и он, как скорлупу, раздавил «Олимпиаду», другой большой дромос.

Это внесло много развлечения в однообразную морскую жизнь. Чиновники, исцелившись вмиг от морской болезни, галдели так, что разбудили чаек, притулившихся в расщелинах скал. Нептун ревел не уставая.

Главный наварх приказал для прояснения обстановки поджечь старенький кораблик, предварительно, конечно, выведя оттуда людей, даже подневольных гребцов в цепях. Корабль запылал как свеча, заметались тени, усиливая хаос волн. Море кипело, как апокалиптический суп, в котором варились этажерки дромосов.

В рубке флагманского корабля светильники горели, но приглашенные к столу уже валялись на полу и по лавкам, не в силах поднять головы. Над ними возвышался ликующий Ангелочек, хотя и вцепившийся в штормовой поручень, но в другой руке твердо державший адмиральский жезл.

— Смотрите на меня! — призывал он, хотя призывать уже было некого, все валялись. — Оказывается, морская болезнь на меня не действует! Какой я выносливый, какой я удалый! Да поднимитесь же, несчастные! Море — это отлично!

И все было бы для него «каллимера» (о'кей!), если бы не тревожащий страх сицилийцев: где они сейчас таятся в потемках адской этой кухни с косматыми львами на вымпелах?

А тучи скребли ночную тьму, выглаживая море, и вырастали до гигантских размеров. Вот не то голова овна величиной с гору маячит во мраке, не то диавольский единорог пытается, как на пику, надеть многоярусные корабли. А свист, свист, словно все омфалы из преисподней, и все полифемы из горных пропастей, и все мурины запечные дуют и свищут в дырявые зубы, щеки раздувают до размеров гигантских пузырей.

Буря коверкает пространство и гонит его по безумию тьмы, вся земля под ней и море как географическая карта, острова меняют свою форму, заснувшие в расщелинах дубов вурдалаки вдруг ощущают себя на дне могил, и уже не они из кого-то, а кто-то из них готовится выпить сок.

На пристанях столицы буря, пользуясь невидимостью своих сил, хватает корабли, казалось бы надежно заякоренные и закрепленные, и ударяет их друг о друга, как детские хлопушки. С хохотом несутся ведьмы-стригги, одежды у них из ветра, а волосы из холодных струй.