Дневник белогвардейца - Алексей Будберг

Но всего этого не случилось, а кое в чем вышло совсем наоборот, особенно по части атаманщины, которая для простого народа оказалась много хуже комиссарщины. Наступило разочарование самого уксусно-кислого сорта; чем дальше, тем злее становится обманутый в своих шкурных и животных надеждах обыватель; тем свирепее честит и поносит нового барина и тем охотнее начинает потихоньку краснеть, эсерить и подкапываться под этого самого барина, сделавшегося для него таким же ненавистным, каким был когда-то свергнутый совдеп.

Если мы сковырнемся, и опять на Сибирь навалятся красные совдепы или какая-нибудь их разновидность, то не будет ничего мудреного в том, что население с великим ликованием, как избавителей, будет перед ними лебезить и приспосабливаться, но, как только почует их тяжелую, кровью пахнущую лапу и испытает их аракчеевский режим, то начнет их ненавидеть, ждать нового избавителя и втайне молиться об его скорейшем появлении.

Надо откровенно сознаться: мы обманули надежды обывателя и нам веры нет, особенно словам.

Нужна действительность; нужно резко, сочно и вкусно показать, что мы изменились и можем быть полезными для населения. Но чтобы сделать такое чудо, у нас нет уменья, а, главное, нет людей; сейчас же, вероятно, нет уже и времени, ибо треснувший фронт и воспаленный восстаниями тыл не позволяют надеяться на успех продолжительных и широких реформ.

Особенно мне жаль, что не умели использовать ту благоприятную обстановку, которая сложилась в Августе 1918 года на Дальнем Востоке; там была полная возможность создать и укрепить настоящую и прочную государственность в твердых, честных и полезных для населения формах; это привлекло бы на сторону власти все здоровое население и, при отсутствии в крае остроты рабочего и земельного вопросов, давало все шансы на успех; против пошла бы только довольно многочисленная каторжанская шпана и уголовно-хулиганский элемент городских отбросов, но с этим население справилось бы собственными силами, если бы власть обеспечила ему организованную помощь и общее сохранение порядка.

Но злая судьба бросила на Дальний Восток дряблого, бездейственного Хорвата и позволила развиться там Читинскому и Хабаровскому гнойникам.

Вместо закона, порядка и твердой власти население Приамурья получило аракчеевско-полицейский режим казачьего держиморды Иванова-Ринова, карательные отряды, насилия Семенова и Калмыкова и вихлянье Хорвата, принесшего в край все порядки и атмосферу своей Харбинской Хорватии и ее сомнительных дельцов.

Все это и на Дальнем Востоке привело к тому, что мы и там сидим сейчас у разбитого корыта с натопорщившимся против нас и ненавидящим нас населением, готовым променять нас на эсеров, большевиков, партизан и кого угодно, кто поможет им нас сковырнуть.

Отчего оказалась так слаба Омская власть? виновата ли в том самая структура власти или те, кто взяли ее в свои руки? Думаю, что главным образом виноваты люди, оказавшиеся не по плечу той задаче, которую они на себя приняли.

Не малую роль в выборе этих людей сыграл способ зарождения и утверждения власти, как результата случайного политического переворота и победы Омска над Уфимско-уральскими комбинациями и директорией.

К сожалению, у меня не было времени для того, чтобы заняться подробным исследованием причин, вызвавших ноябрьский переворот; по-видимому, главной причиной было желание известной группы лиц попасть к власти, свернув голову Директорш; представителями этой группы и явилась затем Михайловская пятерка, выдвинувшая Адмирала на пост Верховного Правителя и составившая затем его Верховный Совет, форменную олигархию, узурпировавшую de facto всю власть. Громкое и чистое от грязи и политики имя Адмирала было нужно для прикрытия всей этой специфически Омской махинации; несомненно, что, выдвигая Адмирала на пост Верховного Правителя, пятерка знала, что в его лице она получает очень мягкое и послушное орудие для осуществления своих планов.

Характер и душа Адмирала настолько на лицо, что достаточно какой-нибудь недели общения с ним для того, чтобы знать его наизусть.

Это большой и больной ребенок, чистый идеалист, убежденный раб долга и служения идее и России; несомненный неврастеник, быстро вспыхивающий, чрезвычайно бурный и несдержанный в проявлении своего неудовольствия и гнева; в этом отношении он впитал весьма несимпатичные традиции морского обихода, позволяющие высоким морским чинам то, что у нас в армии давным-давно отошло в область преданий. Он всецело поглощен идеей служения России, спасения ее от красного гнета и восстановления ее во всей силе и неприкосновенности территории; ради этой идеи его можно уговорить и подвинуть на все, что угодно; личных интересов, личного честолюбия у него нет и в этом отношении он кристально чист.

Он бурно ненавидит всякое беззаконие и произвол, но по несдержанности порывистости характера сам иногда неумышленно выходить из рамок закона и при этом преимущественно при попытках поддержать этот самый закон и всегда под чьим-нибудь посторонним влиянием.

Жизни в ее суровом, практическом осуществлении он не знает и живет миражами и навязанными идеями. Своих планов, своей системы, своей воли у него нет и в этом отношении он мягкий воск, из которого советники и приближенные лепят что угодно, пользуясь тем, что достаточно облечь что-нибудь в форму необходимости, вызываемой благом России и пользой дела, чтобы иметь обеспеченное согласие Адмирала.

Отсутствие твердых взглядов и твердой воли порождает почти что ненормальную неустойчивость решений и вечное колебание общего курса правительственной деятельности, делающегося вследствие этого рабом разных течений, возникающих во властвующем над волею Адмирала кружке лиц.

Тяжело смотреть на Адмирала, когда неожиданно он наталкивается на коллизию разных мнений и ему надо принять решение; видно, что он боится не ответственности решения, а принятая неверного, вредного для всепоглощающей его идеи решения. Своего анализа, своего твердого критерия у него нет и это делает его беспомощной игрушкой в руках тех, которые приобрели его доверие и овладели его волею.

Он избалован успехами и очень чувствителен к неудачам и неприятностям; особенно болезненно реагирует на все, что становится на пути осуществления главной задачи спасения и восстановления России, причем, как и во всем, тут нет ничего личного, эгоистического, честолюбивого. Мне особенно часто приходилось заваливать его целыми кучами самых неприятных и тревожных докладов; сначала он вспыхивал, но быстро темнел, горбился, потухал и как-то сжимался под тяжестью неопровержимых фактов; иногда гремел, грозил все испепелить и сломать все препоны, просил совета и помощи, как все это сделать, и трогал искренностью своего горя и переживаний.