Повелитель гроз - Танит Ли

— Теперь больше никто тебя не остановит, — прошипела она Расу. — Войди в шатер и убей его, а меня отпусти.

Он поднял на нее глаза — глаза баналика, опалившие ее ненавистью, и она мгновенно поняла, что умолять его бесполезно.

— Убить его придется тебе, — сказал он. Он улыбался, но ничуть не весело, возможно, даже сам не сознавая, что улыбается. — Он никогда не позволит мне убить его. Он войдет в мой разум и остановит меня. Это придется сделать тебе.

— Но он же колдун, — с презрением огрызнулась она. — Разве он не сможет прочитать и мои мысли тоже?

— Ты вис. Ваши мысли заперты даже для Ральднора.

Она отвернулась, взялась за полог, и ее поразила материальность этой кожи в ее пальцах. Чуть приоткрыв его, она скользнула внутрь. Полог с хлопком опустился за ней.

В шатре был только один человек, читающий при свете лампы. Он медленно поднял голову, ничему не удивившись, и свет лампы упал ему на лицо.

Она не знала, сможет ли взглянуть на него, но обнаружила, что не в силах отвести от него глаз. Она не знала, покажется ли он ей другим, но обнаружила, что он абсолютно изменился и при этом остался неуловимо тем же. Его разящую физическую красоту она помнила очень хорошо, но все-таки, похоже, недостаточно хорошо, ибо сейчас она ошеломила ее. Она не могла поверить, что когда-то делила ложе с этим человеком, оставляя на его широких плечах следы поцелуев — и зубов и ногтей тоже. Эти воспоминания о страсти, мучившие ее все застианские месяцы, стали в этом тусклом коричневом шатре ужасными, совершенно невыносимыми, словно она осмелилась хвастаться тем, что делила страсть с богом.

— Лики, — только и сказал он.

— Да, — прошептала она. — Я Лики, — она откинула капюшон и сбросила плащ с плеч. На ней было простое черное платье, а ребенка, завернутого в шаль, она крепко прижимала к себе. Теперь она подняла свою ношу и механически протянула ее Ральднору. — Я принесла тебе твоего сына.

Несмотря на уверения Раса, Ральднор, казалось, видел, что творится в ее душе, безжалостно пронзая ее мозг. Наконец он подошел к ней, и его близость испугала ее — и его глаза тоже. Он легко принял ребенка из ее рук.

— Твой сын, — повторила она. — Я так и не дала ему никакого имени, но мои служанки зовут его Рарнаммоном. Не сомневаюсь, что ты оценишь эту шутку.

Очутившись у него на руках, ребенок проснулся, но не заплакал, и ее вдруг охватила нестерпимая ревность. Ей захотелось отобрать его и снова спрятать под плащом.

— Разверни шаль, — сказала она. — Он принес тебе подарок.

На груди младенца лежала крошечная позолоченная коробочка, привязанная лентой.

— Это? — он поднял крышку. Она заметила, как внутри сверкнула золотая цепь. Кровь запульсировала у нее в черепе.

Ральднор повернулся, протягивая ей коробочку.

— Окажите мне честь, мадам. Возьмите цепь и наденьте ее мне на шею.

— Я? — она отшатнулась. — Я не могу…

— Старый элисаарский трюк, — бросил он. — Лезвие бритвы, покрытое ядом. От Катаоса? — он захлопнул коробочку и отставил в сторону. — Ты уже дважды предала меня, Лики.

— Не убивай меня! — крикнула она. — У меня не было выбора… Катаос заставил меня повиноваться… Оставь мне жизнь, ради своего сына!

— Если бы я сказал тебе, Лики, что сохраню твою жизнь при одном условии — я возьму твоего ребенка и разрублю его этим мечом, — ты позволила бы мне сделать это, ибо такова твоя сущность.

Она шарахнулась от него. Когда он вернул ей ребенка, она схватила его и уткнулась лицом в шаль.

— Твоя смерть ничего не даст, — сказал он. — Поэтому ты не умрешь.

Ей хотелось разрыдаться, но глаза были сухими, как будто их тоже выжгло засухой. Она больше не могла смотреть на него.

За два часа до рассвета Яннул и Зарос, возвращаясь из палатки двух красоток, заметили нечто, медленно покачивающееся на высоком суку циббы.

Подойдя поближе, они поняли, что это человек, повесившийся ночью.

— Это тот чудак из дома Йир-Дакана, — вспомнил Яннул. — У него еще было такое странное имя, как будто шипение змеи — Рас. Но зачем ему понадобилось…

— Возможно, это и есть тот, кто нас предал, — предположил Зарос.

Они перерезали веревку и отнесли тело подальше, ибо после странной молитвы на холме настроение в лагере было слишком хорошим, чтобы позволить испортить его.

За час до рассвета единственным прохладным местом были сожженные сады Дворца Гроз. Над обмелевшей рекой, где догнивали лилии, уже поднималась белая дымка, а по ведущим к воде ступеням перед дворцовым храмом из последних сил ползло гибнущее речное существо.

Мужчина, облаченный в черные чешуйчатые латы, остановился взглянуть на него, прежде чем свернуть на галерею.

В огромном пустом нефе все еще плавал дымок. Амрек стоял неподвижно, глядя на черных мраморных чудищ, маячащих в полумраке. Их удлиненные зрачки казались пятнами тусклого сияния, драконьи черты, подсвеченные чашами с огнем, несли на себе смутный отпечаток какого-то древнего неизреченного кошмара.

— Не бойтесь, великие, — негромко сказал Амрек, — я здесь из уважения к обычаям, не более. Я ни о чем не прошу вас, ибо точно знаю, что вы ничего мне не дадите.

Он думал о мальчике, в праздничное утро кромсавшем свою плоть ножом, неумело и остервенело. Боль, отвращение и ужас. Та рука, рука в ее слоистых серебряных чешуях, которую он полосовал снова и снова, умоляя черных богов принять его кровь, но снять с него проклятие змеиной богини. Его крики взлетали под крышу и отражались от нее эхом, превращавшим их в один долгий вопль. Потом явился Орн, любовник его матери, живой ужас и презрение, а потом чешуя отросла снова, даже не прикрыв рваные шрамы.

Амрек коснулся своей руки, скрытой черной перчаткой, с темно-синим камнем в перстне, неумолимо охватывающем слишком толстый мизинец. Уже в восемь лет он знал, как могущественна Повелительница Змей и как мало любят его боги Дорфара.

— Вы не любите слабых, — укорил он их.

Даже их тень сокрушала его, давила на него, уничтожала его.

Он раскрыл глаза и увидел фигуру женщины, стоявшей лицом к нему на той стороне широкого, вымощенного плитами двора. В луче света ее изящно накрашенное лицо было белым пятном, как и ее поблескивающая шея и руки. Он ощутил аромат духов, перебивающий запах храмовых благовоний.

— Я же запретил вам пользоваться этим притиранием, — раздраженно сказал он.

— Правда, Амрек? Я и забыла.

Он взглянул на богов.

— Вот так. В день битвы моя мать предстает передо мной с белым лицом моего врага. Чего вы хотите?

— Мне нужен транспорт и свита. Я намерена покинуть Корамвис.

Он повернулся к ней лицом. Она улыбалась, но в ее глазах плескался страх, хотя она очень старалась скрыть его.