Человек системы - Георгий Арбатов

Сама по себе эта литературная эпопея в сравнении с другими огромными расходами на прихоти начальства стоила, наверное, не так уж дорого. Но, мне кажется, моральный урон общественному сознанию и общественной нравственности был нанесен огромный: всенародно разыгрывался постыдный спектакль, в который не верили ни актеры (кроме, пожалуй, исполнителя «главной роли» – «автора»), ни зрители. И это добавило изрядную дозу недоверия к власти, усиливая политическую апатию и цинизм, которые так разъедали сознание и душу людей. В символическом смысле это была как бы эпитафия очень печальному, много стоившему нам отрезку нашей истории – застою в самом подлинном смысле этого слова, апогей которого я бы датировал 1975–1982 годами.

Заключая свои воспоминания о Брежневе, хотел бы подвести некий баланс.

Первое. В период общего отката демократической, прогрессивной волны, поднятой XX и ХХII съездами партии, это был отнюдь не худший из возможных тогда лидеров. Во всяком случае, пока его не сразили болезнь и старость.

Второе. Брежнев нагляднее, чем это могли бы сделать сотни политологов и публицистов, показал своим поведением, всем, что при нем происходило в стране, даже своим обликом, особенно в последние годы, насколько немощны, негодны вся политическая система, политические механизмы, выращенные в стране в результате сталинщины.

Третье. Я и, думаю, многие другие, во всяком случае до середины 1982 года, не ждали, что процесс упадка страны и партии, так очевидно обнаружившийся в годы застоя, может быть остановлен. Возвращаюсь к тому, о чем уже говорил: может быть, нам еще повезло. И Горбачев, и даже Андропов появились скорее вопреки, а не благодари утвердившейся тогда политической системе. Хотя нельзя не видеть, что, какой бы политическая надстройка ни была, общественные потребности все же проявляются, пробивают себе дорогу. Не хочу только, чтобы это понималось как «фаталистический оптимизм». Я также верю и в дурные случайности и отнюдь не считаю, что мы уже вышли из зоны опасностей, включая самые серьезные.

И наконец, четвертое. Часто оценку политическим лидерам дают их преемники. В сравнении рождается новое понимание и пережитой эпохи, и тогдашнего политического руководства. Брежнев здесь не исключение.

Первоначально его и связанный с его именем период только что не проклинали. Потом постепенно оценки и отношение к нему и его периоду начали меняться. Сравнения с современностью все более явно шли в его пользу.

Я не хочу этим сказать, что надо радикально менять оценку прошлого периода. Но сегодня стали виднее не только ее пороки, но и то, что отличает ее от последовавшего периода в лучшую сторону.

О Ю.В. Андропове

О многих его качествах уже говорилось выше – о незаурядном уме и политической одаренности, необычной для руководителей той поры интеллигентности. Хотя она не основывалась на солидном формальном образовании (в значительной мере его интеллект развивался на основе самообразования, которое, естественно, не могло гарантировать от известных пробелов в знаниях). Андропов выделялся среди тогдашних руководящих деятелей, в том числе оснащенных вузовскими дипломами и даже научными титулами, как весьма яркая фигура. Что, замечу, не всегда было для него, для его карьеры полезно. То ли понимая это, то ли в силу присущей ему природной скромности он всего этого стеснялся, пытался прятать. Выделялся Андропов на фоне тогдашних лидеров и в смысле нравственных качеств: был известен личным бескорыстием, доходившим даже до аскетизма. Правда, эти качества, проявлявшиеся в личной жизни, когда речь шла о политике, уживались с весьма гибкими представлениями о дозволенном моралью, с неизменно негативным, но подчас примиренческим отношением к тем неприглядным, во многом отталкивающим «правилам игры» и нормам взаимоотношений, которые за долгие годы утвердились в обществе и особенно в его верхах.

Словом, фигура это сложная, многомерная, и у меня просто нет того писательского дара, который позволил бы дать его достоверный литературный портрет. Потому я ограничусь, в дополнение к сказанному, некоторыми впечатлениями о тех сторонах его личности и его деятельности, которые мне открылись в ходе многолетнего знакомства, общения, а в отдельные периоды – и совместной работы.

Хотел бы при этом оговориться, что в моих оценках, при всем старании быть объективным, может быть, все же проявится личное отношение – хорошее, в какие-то моменты граничившее с восхищением, а в другие – сменявшееся досадой, даже горечью: как так, почему он в этот важный момент дал «слабину», смалодушничал, ошибся! Вместе с тем я не был слеп к его недостаткам и неверным поступкам, замечал их и, случалось, о них говорил ему, что приводило подчас к охлаждениям в отношениях, обидам и даже ссорам.

В целом у нас были хорошие отношения, в чем-то доверительные, хотя – с учетом разницы в положении, а часто и во взглядах, естественно, – не до конца доверительные. И конечно, с должной дистанцией. Начиная с внешнего: он со мною был на «ты», хотя звал по имени и отчеству, лишь в редких, более интимных разговорах обращался по имени. Я себе фамильярностей не позволял, и к ним – в общении с этим человеком – даже не тянуло. Но часто просто забывал о формальностях, говорил с ним прямо, хотя, если не был в запале, – с определенным резервом.

Он это понимал и, когда хотел получить совершенно откровенное суждение, старался раздразнить, что ему, как правило, удавалось; изредка к этому приему прибегал и я, хотя, скажу честно, с меньшим успехом – он намного превосходил меня по житейскому опыту, искусству и навыкам общения с людьми.

Само знакомство было давним; в конце пятидесятых годов нас познакомил О.В. Куусинен, в начале шестидесятых меня привлекали в творческие группы на работы, которыми он руководил. С 1964 по 1967 год я служил под его началом в аппарате ЦК КПСС – вначале консультантом, затем руководителем группы консультантов. Когда Андропов был назначен председателем КГБ, он постарался сохранить товарищеские отношения со мною и некоторыми другими работниками Отдела ЦК, нередко звонил по телефону, время от времени (со мною, наверное, раз в полтора-два месяца) встречался, как правило, в своем кабинете на Лубянке. После возвращения Ю.В. Андропова в ЦК КПСС (в мае 1982 года) я встречался с ним много чаще – как по его, так и по моей инициативе. О том, как складывались отношения, когда он стал генеральным секретарем, расскажу ниже.

На чем основывались эти все же длительные – более чем двадцатилетние и не лишенные доверительности отношения? С моей стороны – на искреннем уважении, его не меняли и понимание слабостей Юрия Владимировича, несогласие с ним и споры по ряду вопросов, в том числе крупных. А также на чувстве долга – я считал, что, излагая ему письменно и устно информацию, свои соображения по разным вопросам, могу как-то, хоть в минимальной мере, содействовать принятию, на мой взгляд, верных политических решений и препятствовать решениям, опять же на мой взгляд, неверным, опасным. Ну и, наконец, чтобы помочь людям, попадавшим в беду, кого-то прикрыть от несправедливых преследований, где можно – восстановить справедливость (через него я добился отмены тюремного заключения некоторым людям, в том числе несправедливо осужденному инвалиду Отечественном войны, Герою Социалистического Труда, известному председателю колхоза из Одесской области Белоконю, помог ряду людей, которым грозила расправа за «подписантство» или «инакомыслие», пытался, иногда не без успеха, выручить деятелей культуры, над которыми сгущались тучи). Для себя я у него ни разу ничего не просил, хотя он меня, случалось, прикрывал от наветов и доносов – некоторые мне (наверное, в назидание, чтобы держал ухо востро!) даже показывал, давал почитать.