Сороковник. Части 1-4 - Вероника Горбачева

На меня никто ещё так не смотрел.

Не сводя глаз с предмета обожания, сэр Майкл спешивается. Как он при этом умудряется не грянуться о землю — не пойму, но вот уже они с моей юной воспитанницей ступают навстречу друг другу. Когда-то я и сама подолгу зависала в его чудесных серо-голубых глазах, и теперь вижу, каково это со стороны.

Только не пойму на сей раз: кто в ком больше зависает?

Однако романтическая часть встречи меня не так беспокоит, как перемены в облике самого сэра. Вместо привычного костюма для верховой езды на нём кожаный панцирь, тяжёлая шпага на перевязи, плащ… белый, конечно, где это вы видели паладинов в цветных плащах? Только в белых, исключительно… Вот и Аркадий, по словам Яна, утром явился в доспехе и с мечом, прямо с заставы. Похоже, рисунки парнишки навеяны утренними впечатлениями. Что происходит? Скоро война, что ли?

Деликатно покашливаю.

— О, простите, Иоанна, — спохватывается сэр Майкл. — Должен признаться, я поражён результатами ваших усилий.

Наверное, я чего-то не понимаю.

— Да какие усилия, сэр Майкл? Я просто нахожусь рядом.

— Конечно, — он улыбается. — Просто находитесь рядом… Кстати, как давно вы здесь? Леди Ангелика достаточно окрепла для прогулки? Не пора ли вам возвращаться?

— Так предложите ей руку, дорогой сэр, и проводите в дом, — отвечаю любезно. — На первый раз с неё довольно и этого времени, а завтра продолжим.

Про смену формы одежды спрошу у Наставника позже.

Он церемонно предлагает леди Ангелике руку — пока только руку — а я, спехом переворошив обрывочные знания об этикете, припоминаю, что джентльмены непременно пропускают вперёд всех присутствующих дам, и величаво проплываю в дверь первой.

Ян поспешно сгребает со стола карандаши. Он, оказывается, в наше отсутствие тишком что-то дорисовывал — видно, не в силах был оторваться. И сейчас пытается замести следы. А я-то хотела похвастать его талантами…

Смотрю на него с упрёком, а он только супится и кивает на тетрадь Гели: вот чьи художества показывай, а от меня отстань!

Да ведь и та была против! А меня так и подмывает взглянуть хоть одним глазком, что же она там наваяла? Схитрить, что ли?

— Сэр Майкл — как бы между прочим роняю, пока он отодвигает стул для девочки. — Попросите Гелю показать свои рисунки: Ян о них очень хорошо отзывался!

— Рисунки?

Откровенно говоря, ему есть чему удивляться. Ещё вчера он привёз сюда абсолютно беспомощное создание, двух слов не могущее связать, но не прошло и суток, как его встречает прелестная барышня, правда, пока почти безмолвная, но так же непохожая на себя, вчерашнюю, как бабочка-парусник на мотылька. Он вопросительно смотрит на девочку. Геля пунцовеет, прячет лицо за своей тетрадочкой, затем в смущении протягивает её сэру. Тот принимает осторожно, как хрустальную безделушку, а я словно невзначай заглядываю из-за его плеча.

Он листает так, что начинает просмотр с последних страниц. И реакция его приблизительно та же, как и моя — на творчество юного воина.

— Иоанна, — спрашивает сэр в замешательстве, — а здесь все рисунки — леди Ангелики?

Не сдержавшись, фыркаю. Впрочем, на его месте я бы тоже поинтересовалась.

— О, нет, дорогой сэр. Кое-что моё здесь присутствует. Могу показать. — Потянувшись через его плечо, открываю самый первый лист и с гордостью тычу в корявые цветочек и солнышко. Сэр Майкл даже губы сжимает, тактично сдерживая улыбку. — Вот это — моё творчество, не перепутаете. Чего бог не дал, так не дал.

И действительно, первые страницы ничего кроме улыбки не вызывают. Всё пространство усыпано неумелыми копиями моих примитивных образцов. Затем те же солнышки и цветочки повторяются куда более уверенной рукой и с вариантами: меняются и прорастают новые лепестки, проклёвываются тычинки, солнышко обзаводится забавной рожицей. И вдруг на очередной странице я вижу знакомую собачью морду. Геля, как и Ян, рисует Нору, даже в шипастом ошейнике — должно быть, копируя на тот момент работу соседа. Только собакина получается не грозная, а комически потешная. Словно солнечная рожица.

Затем юное дарование, по-видимому, входит в раж и начинает изображать всё, что видит: оконный проём с кусочком двора, кухонную дверь, собственную лапку с тонкими пальчиками, печное жерло, свод очага… Линии карандаша становятся всё более твёрдыми. Вот уже и Ян пойман, скрючившийся над тетрадью: курчавая голова, линии плеч, рук. Вздрогнув от неожиданности, узнаю и себя: по-видимому, от рисунков с натуры Геля переключается на собственную память. Мне посвящён целый разворот: я у плиты, я разливаю чай, я сижу за столом, подперев подбородок рукой, смотрю мечтательно… Да, есть такая привычка. Манера рисования у неё, как у Яна, остаётся только гадать, скопирована или восстановлена собственная. Гляди-ка, и здесь моторика выплыла впереди мышления.

Получаюсь я у Гели неплохо. Неловко и в то же время приятно; впрочем, художникам свойственно приукрашивать действительность, но её видение мне нравится.

Те, кто изображён дальше, нам с сэром Майклом незнакомы. Повторяется одна и та же группа: женщина моих лет, две девушки постарше Гели. Тщательно выписаны лица, слегка намечены лёгкие одеяния, очертания деревьев вокруг. Лес? Сад? Та же группа — на ступеньках у входа в большое здание: опять-таки контуры, угадывается несколько колонн, обозначено большое окно, и в несколько штрихов — каменная кладка. Вот они же — на берегу водоёма; неподалёку набегают на берег волны, проступают осока и камыши.

— Семья? — тихо спрашиваю сэра Майкла. Геля жадно рассматривает страницы. Молча показывает на женщину, потом на меня. У неё наворачиваются слёзы. Мама, понимаю я. Всё правильно. Меня она считает здешней мамой, а там, на рисунках мама её, Гелина.

Сэр поспешно захлопывает тетрадку, возвращает. Задерживает её ладони в своих.

— Простите, дорогая, — говорит мягко. — Простите.

И конечно, от одного звука его голоса слёзы у неё высыхают.

— Ей надо в семью, сэр Майкл, — говорю я с тоской. — Сами подумайте, что мы с Яном можем ей дать? Немного заботы, всего лишь. Но тут у нас — четыре стены, замкнутое пространство, а ей для восстановления памяти нужен мир, хотя бы немного похожий на тот, в котором она жила раньше. Может, тогда она быстрее придёт в норму?

Он ласково поглаживает Гелину ладошку. Я стою у него за спиной, и мне так хочется взъерошить его золотые кудри, как я это иногда делала с Васютиными… Никогда бы до этого не поверила, что можно так любить мужчину-друга. Оказывается, можно.

— А вы обратили внимание, — спохватываюсь, — на прогал в хронологии? Есть картины из сегодняшней жизни, есть позавчерашние, и ничего, что было между ними. Ничего, что связано с попаданием в этот Мир, ни людей, ни пейзажей. Допустим, последнего квеста она не помнит из-за шока, но до этого-то что-то с ней происходило! Она ведь не в один день сюда попала, она была одета по-походному, вооружена — кто-то её снарядил, подготовил. Где ещё целый слой воспоминаний?