Убийца, мой приятель (сборник) - Артур Дойл

Видимо, были причины, почему он отнёсся ко мне с таким доверием. Он видел во мне посредника, который потом отправится в Константинополь и в Римскую империю. Вероятно, он надеялся, что, подобно тому как святой Павел принёс в Европу христианство, я принесу его учение в свой родной город. Увы! Каково бы ни было его учение, боюсь, апостола из меня не выйдет – я скроен из другого материала. И всё же в ту долгую ночь в Аравии он от всей души стремился обратить меня в свою веру. У него была с собой священная книга, написанная, как он уверял меня, со слов ангела. Он записал эти слова на табличках из кости, и теперь они находились в сумке, притороченной к седлу одного из верблюдов. Он прочёл мне некоторые главы. Но хотя заповеди были хороши, язык, которым они излагались, показался мне диким и странным. Были мгновения, когда я едва сдерживался. Жесты его были величавы и обдуманны, и в эти минуты трудно было представить, что передо мной всего лишь странник, ведущий караван верблюдов, а не один из величайших людей на земле.

– Когда Бог даст мне достаточно сил – а это будет через несколько лет, – заявил он, – я объединю всю Аравию под своими знамёнами. Затем я распространю своё учение в Сирию и Египет. Когда я сделаю это, то отправлюсь в Персию, и пусть выбирают: вера или меч. Покорив Персию, нетрудно будет победить и Малую Азию, а потом я направлюсь в Константинополь.

Я закусил губу, чтобы не рассмеяться.

– И сколько же пройдёт времени, пока твои победоносные войска достигнут Босфора? – осторожно осведомился я.

– Такие вещи в руках Божьих, а мы – лишь Его рабы, – ответил он. – Может статься, я уйду из мира прежде, чем мне удастся закончить начатое. Но прежде чем умрут наши дети, всё, о чём я говорю тебе, сбудется. Посмотри на эту звезду, – добавил он, указывая на яркую планету, горящую прямо у нас над головами. – Это символ Христа. Посмотри, как ясно и спокойно она сияет, – как его учение, как вся его жизнь. А вот эта звезда, – продолжил он, протягивая руку к туманной звезде над горизонтом, – моя, и она говорит о войне, о каре, которая постигнет грешников. Но обе звезды – это звёзды, и каждая делает то, что предопределено Аллахом.

Да, вот о чём я вспомнил сегодня, глядя на эту звезду. Красная, яростная, она всё ещё сияет на юге, и я вижу её так же ясно, как в ту ночь в пустыне. Наверное, там, под этой звездой, бродит по свету тот человек. А может быть, его зарезал какой-нибудь фанатик – собрат по вере, или он пал в стычке между дикими племенами. Если так, то это – конец моей истории. Но если он ещё жив… Было в его глазах и во всём его облике нечто такое, что заставляет меня думать, что Мохаммед, сын Абдуллы, – так его звали – ещё скажет миру о себе и о своей вере.

Капитан «Полярной Звезды»

(Отрывок из дневника Джона Мак-Алистера Рея, студента-медика)

11 сентября. – 81 градус 40 минут северной широты и 2 градуса восточной долготы. Мы по-прежнему дрейфуем среди гигантских льдин. Та, которая расположена к северу от нас и на которой закреплён наш ледовый якорь, наверное, не меньше, чем какое-нибудь английское графство. Справа и слева от нас ледяные просторы уходят за горизонт. Утром помощник капитана сообщил, что на юге заметны признаки появления пакового льда. Если он достаточно толст, чтобы заблокировать нам путь, то мы окажемся в крайне опасном положении, ибо, насколько мне известно, наши запасы продовольствия подходят к концу. Дело к зиме, поэтому постепенно возвращается ночь. Рано утром над фок-реем я заметил мерцающую звезду, пожалуй, впервые с начала мая. Среди команды растёт недовольство: все хотят поскорее вернуться домой, чтобы успеть к началу лова сельди, – в этот период труд матроса в Шотландии в большой цене. До сих пор их неудовольствие проявлялось лишь в мрачном выражении лица, да ещё во взглядах исподлобья, но сегодня второй помощник сказал мне, что они собираются послать делегацию к капитану, дабы высказать свои претензии лично ему. Не знаю, как тот это воспримет, ибо нрава он буйного и очень чувствителен ко всему, что может выглядеть как посягательство на его права. Думаю после обеда рискнуть и переговорить с ним на этот счёт. Из нашего общения мне удалось вынести впечатление, что от меня он часто готов стерпеть то, чего бы никогда не спустил ни одному члену экипажа.

Если встать ближе к правому борту на корме, то можно увидеть остров Амстердам возле северо-западной оконечности Шпицбергена – неровную линию вулканических скал с виднеющимися тут и там белыми вкраплениями – так издали выглядят ледники. И кажется удивительной мысль, что на добрых девятьсот миль, то есть на расстоянии птичьего перелёта от нас, совсем нет человеческого жилья, за исключением, пожалуй, датских поселений на юге Гренландии. Капитан берёт на себя большую ответственность, отваживаясь на подобное плавание. Ни один китобой так поздно не задерживался в этих широтах.

21.00. – Я поговорил с капитаном Крэйги, и, хотя результат вряд ли можно признать удовлетворительным, должен сказать, что он выслушал меня в высшей степени спокойно и даже благосклонно. Когда я закончил свою речь, на его лице появилось так хорошо знакомое мне выражение непоколебимой уверенности в себе и он начал быстро ходить по каюте взад-вперёд. Поначалу я испугался, что он усмотрел что-то оскорбительное в моих словах, но вскоре он рассеял мою тревогу – наконец сел и почти ласково накрыл мою руку своей. В горячем взгляде его тёмных глаз промелькнула необычайная теплота, немало меня удивившая.

– Послушайте, доктор, – сказал он, – мне жаль, что я взял вас в это плавание, и я готов немедленно выложить пятьдесят фунтов за то, чтобы увидеть вас стоящим на пристани в Данди. Но, как говорится, и на старуху бывает проруха. К северу от нас – киты. Как, сэр, вы позволяете себе усомниться, когда я самолично залезал на топ мачты и собственными глазами видел, как они пускают фонтаны?! – Этот взрыв ярости оказался неожиданным для меня, ибо я, как мне кажется, не выразил ни малейшего сомнения в правдивости его слов. – Двадцать две рыбины, каждая не меньше десяти футов[78], и это так же точно, как то, что я стою здесь перед вами. И неужели, доктор, вы думаете, что я покину это место теперь, когда от богатства меня отделяет лишь тонкая полоска льда? Если бы завтра подул северный ветер, мы бы загрузились до краёв и отчалили отсюда, прежде чем нас успеет сковать льдом. Если же подует с юга – ну что ж, команде платят за риск, а мне всё равно, потому что гораздо более прочные узы связывают меня с миром иным, нежели с земною жизнью. Честно сказать, мне жаль только вас. Лучше бы на вашем месте был Ангус Тэйт, который плавал со мной в прошлый раз, – он был не из тех, кого стоит жалеть, а вот вы… вы, я слышал, помолвлены…

– Да, – ответил я, нажимая на пружину медальона, закреплённого на цепочке от часов, и открывая миниатюрный портрет Флоры.

– Чёрт вас дери! – заорал он, буквально подскочив на месте и придя в такую ярость, что даже борода у него встала дыбом. – Какое мне дело до вас и до ваших радостей! С какой стати вы размахиваете передо мной её портретом?!

Мне даже показалось, что, ослеплённый гневом, он сейчас ударит меня, но вместо этого, продолжая чертыхаться и сыпать проклятиями, он распахнул дверь каюты и выскочил на палубу, оставив меня в недоумении по поводу причин столь неожиданной и странной вспышки. Должен сказать, что такое с ним случилось впервые, поскольку со мною он всегда был приветлив и учтив. Пишу сейчас эти строки и слышу, как он в ярости шагает у меня над головой.

Мне бы очень хотелось описать характер этого человека, но будет, пожалуй, излишне самонадеянным доверять бумаге мысли, которые ещё не приобрели чётких очертаний в моём мозгу. Несколько раз мне казалось, что я нашёл ключ к разгадке его характера, но очередной его поступок представлял его в новом свете и полностью переворачивал мои прежние представления о нём. Наверное, никому, кроме меня, не доведётся читать этих строк, так что, в качестве психологического эксперимента, попытаюсь набросать портрет капитана Николаса Крэйги.

Обычно во внешности человека проявляются особенности его душевной организации. Капитан высок и хорошо сложён, у него приятное смуглое лицо, но странная привычка дёргать конечностями, которая либо проистекает от нервозности, либо даёт выход его бурной энергии. У него волевой подбородок, во всём его облике чувствуется мужественность и решительность, но особенное внимание останавливают на себе его глаза. В этих тёмно-карих, ясных и живых глазах мелькает огонёк сумасбродства и ещё что-то трудноуловимое, что больше, мне кажется, похоже на глубоко запрятанный ужас, чем на какие-либо иные чувства. Обычно преобладает сумасбродство, но иногда, особенно если он впадает в состояние задумчивости, на его лице читается выражение страха и до неузнаваемости изменяет его. Именно в такие минуты он больше всего подвержен буйным вспышкам гнева; видимо, он и сам это сознаёт, если судить по тому, что время от времени он запирается у себя в каюте и не выходит до тех пор, пока этот приступ не пройдёт. Он плохо спит, и часто по ночам до меня доносятся его крики, но, поскольку наши каюты находятся на некотором удалении друг от друга, слов мне ни разу разобрать так и не удалось.