Непорочная пустота. Соскальзывая в небытие - Ходж Брайан

Она говорила с ним о море, что было проще всего, ведь оно объединяло их, несмотря на все межвидовые различия. Оно бежало по венам каждого — соль и вода, — и оба вышли из него, просто он был ближе к возвращению туда — только и всего. Вскоре она ощутила биение волн, настойчивость течений, силу притяжения, затягивающую в холодные сырые глубины, ниже, ниже, затем противостоящее ей давление, и там, где тело должно было сжать, вдруг стало комфортно, вокруг тела образовался прохладный кокон, укрывший одеялом и ставший целым миром, который покалывал кожу новостями, поступающими с расстояния в тысячи километров в каждом направлении…

Внезапно она осознала, что образ моря принадлежал не ей.

Она просто следовала за Маршем. Намеренно он это делал или нет.

Керри смотрела в его холодные, нечеловеческие глаза, не зная, что там, в этих глубинах, пока не ощутила, что море — это все, что там есть. Море — вот все, о чем он думал, чего хотел, единственная важная вещь на земле, жажда столь сильная, что Керри усомнилась в своей способности проникнуть в его разум и выведать, что такого особенного случилось теперь. Что такого они чувствовали теперь и что произошло пятнадцать лет назад.

Конечно, это было одно и то же, события, неразрывно связанные, но сначала нужно было вернуться в море.

За остаток дня перед ней прошла унылая вереница из еще двадцати заключенных. Никакие из опробованных методов не дали результата, лишь отблески впечатлений, обрывки ощущений, которые не складывались в осмысленное целое и сводились к отчаянному желанию вернуться в море. Оно защищало их от нее, даже если они этого не осознавали.

В чем бы ни состояла ее особенность, позволяющая говорить с существами, которых она и остальной мир считали более привлекательными, эта особенность никак не помогала преодолеть отчаяние, некогда зародившееся в человеческом существе и глубоко пустившее корни за почти столетие.

Когда она покинула тюрьму, ничего не добившись и почти не сдвинувшись с мертвой точки, день уже угас. Мир казался бесцветным; на остров опускались сумерки. Керри шла по прямой сквозь промозглый туман, окутывающий ее, как вездесущий запах местных заключенных. Рано или поздно она должна дойти до края острова, и вряд ли ей встретится кто-то по пути.

Однако Эсковедо ее нашел: наверняка следовал за ней по пятам. Просто дал время и держался на расстоянии, прежде чем… что? Допросить ее? Керри вцепилась в ограждение и смотрела на волны, бьющиеся о груду камней на берегу, по размеру напоминающую гору черепов. Теперь остров воспринимался уже не как тюрьма, а как концентрационный лагерь.

— Вообще-то, — заговорил полковник, — я и не ожидал, что у вас получится в первый же день.

— С чего вы взяли, что завтра что-то изменится?

— Раппорт? — Он поднял термос, открыл его, и пар заструился в воздухе. — Для раппорта нужно время.

— Время. — Она подергала ограждение. — Я что, буду тут жить?

— Надеюсь, это шутка. — Полковник без вопросов наполнил крышку термоса и протянул ей. — Вот. Здесь холод быстро пробирает до костей.

Она попробовала — кофе. Не лучший из тех, что доводилось пить, но и не худший. Напиток согревал, и это было весьма кстати.

— У меня вопрос. Они когда-нибудь размножались? Здесь или в других местах, где их содержали? Кто-нибудь из них размножался?

— Нет. Почему вы спрашиваете?

— Я ощутила это от некоторых из них. Потребность. Поймете, если почувствуете. Она объединяет все виды живых существ.

— Не знаю, что вам ответить, кроме как: нет, они не размножались.

— Вам не кажется это странным?

— Мне кажется странной вся ситуация.

— Я имею в виду, что даже панды в неволе ухитряются время от времени беременеть.

— Никогда об этом не думал.

— Вы относитесь к ним как к заключенным, это ваша обязанность, я понимаю. Женские особи мало чем отличаются от мужских. Но представьте, если бы они были больше похожи на обычных мужчин и женщин. Чего можно ожидать от разнополых заключенных, которые могут беспрепятственно перемещаться внутри тюрьмы?

— Я понял, к чему вы ведете, но… — нет, Керри могла бы точно сказать, что он ничего не скрывает. Он действительно никогда о таком не думал. В этом не было необходимости. — Может, не могут в силу возраста?

— Я думала, мы уже установили, что по завершении трансформации возраст роли не играет. Но даже если бы и играл, Джайлз Шапли на момент заключения не был стар. Ему было восемнадцать. И он не мог быть единственным молодым человеком на двести с лишним заключенных. Помните себя в восемнадцать?

Эсковедо хохотнул.

— Я ни одной юбки не пропускал.

— А он даже не пытался. Никто из них не пытался.

— Не могу сказать, что меня это расстраивает.

— Это ведь… — она замолчала. Ответ был получен: они не размножались. Хотели, чувствовали потребность, но не размножались. Может, заключение повлияло на фертильность или отбило желание переходить к действиям.

Или это было невероятное самообладание. Они не могли не понимать, что станет с их потомством. Им бы не позволили оставить детей, растить их. Впереди их ждали только медицинские исследования и вивисекция. Даже монстры желали лучшего будущего для своих детей.

— Сегодня я кое-что поняла, — сказала Керри. — Ни завтра, ни потом мы ничего не добьемся, если продолжим действовать, как сейчас. Вокруг них словно защитная раковина, — она поднесла кофе к губам и посмотрела на полковника поверх чашки, но не смогла ничего прочесть по выражению лица. — Мне продолжать?

— Я слушаю.

— Вы правы, раппорт требует времени. Но не только времени. Ваши заключенные могут обладать дополнительными органами чувств, но ум-то у них человеческий. Более-менее. Он будто перекрыт чем-то еще, и это не то чтобы хорошо, однако по сути своей они не перестали быть людьми и обращаться с ними нужно как с людьми. А не с животными. — Она сделала паузу, чтобы оценить его реакцию. Что ж, по крайней мере, внимание она не потеряла. Хотя до сих пор ничего не предложила. — Если бы они выглядели более похожими на людей, не проще было бы установить раппорт, обращаясь с ними как с людьми? Я читаю газеты. Смотрю телевизор. Я слышала, что говорят о пытках. Все «за» и «против». Я знаю, какие они бывают. Главное, что я вынесла из этого: люди, которые умеют добывать надежные сведения из заключенных, говорят, что добиваются этого человечным отношением. В том числе дают заключенным что-то, что те любят или хотят. Во времена Второй мировой войны в плен взяли немецкого офицера, который любил шахматы. Он заговорил после того, как следователь стал играть с ним в шахматы. Для нужного результата потребовалась такая малость.

— Вряд ли эти чудики захотят играть в настольные игры.

— Нет. Но каждый из них чего-то хочет. Есть кое-что, что каждый любит больше всего на свете.

«И я опасаюсь, что это одна и та же вещь», — додумала она.

Рассказывая Эсковедо о том, как можно использовать это для достижения их цели, она ожидала отказа, притом категоричного. Вместо этого он согласился почти мгновенно.

— Идея мне не нравится, но нам следует поторопиться, — ответил он. — Мы не просто наблюдаем за их неподвижным сидением в карьере. Мы измерили направление лазером. И узнали, что они сидят под идеально выверенным углом. После прошлой ночи они его поменяли. На что бы они ни ориентировались, оно сдвинулось на север.

Следующим утром рассвет занялся в положенное время, небо очистилось, ветер унес туман и над горизонтом наконец засияло солнце. Два дня все объекты, располагавшиеся на расстоянии пятидесяти футов и дальше, были скрыты, и теперь возможность неограниченно видеть казалась подарком небес. От такой свободы накатывала радость. А ведь всего два дня прошло.

Что же тогда почувствует Барнабас Марш, оказавшись в океане впервые за восемьдесят с лишним лет? В настоящем море, а не в жалкой имитации, которую откачивали из карьера и закачивали в него. На Марша, естественно, надели самодельную цепь, три охранника были готовы пристрелить его с берега и еще три — с парапета тюрьмы… но все равно ведь — настоящее море!