Заря над Уссури - Вера Солнцева

Комиссар потемнел, узнав об Илькином проступке:

— Дурную траву из поля вон!..

К весне вызвали Яницына на совещание партизанского актива. С легким сердцем благословил Лебедев друга в путь:

— Устанавливай связи. Перенимай опыт борьбы. Хватит нам партизанничать вслепую…

В тайге-глухомани, в охотничьем зимовье — подальше от греха! — набилось семьдесят шесть человек! И все ребята бывалые — оторви глаз да ухо, уже прославленные по краю воины-партизаны, не раз беспощадно чихвостившие врага.

За головы некоторых, — как ни скуп был крохобор Ванька Каин, а тут расщедрился, — большие деньги сулил. Да шиш с ним! Честный человек не позарится на такие распоследние деньги, а его легавые-ищейки за город и нос высунуть боялись.

Зимовье охотничье тесное, впритирочку, но рад, горд, весел партизанский неприхотливый народ: своя братва, вольнолюбивая, непокоренная! Шутка ли! Каинствует недалеко, в городе, Калмыков и его распроклятая банда, а тут партизанский актив! Бородачи родные — рабочие из арсенала, из Амурской флотилии, грузчики, учителя, горожане и крестьяне, — согнали их с насиженных мест, шею крутили, в ярмо впрягали. Не покорились! Знакомцев нашли, кто и друзей, — разговоры, а то и песня вспыхнет, как огонь в ночи. А шуму! А гаму! Объятия. Поцелуи. Только тот поймет их радость, воодушевление, восторг, кто был под замком или пятой врага и вышел на свободу.

В отряд вернулся Вадим Николаевич окрыленный: кончились дни одиночества, неуверенности! Большевики руководят партизанским движением края, — избран революционный штаб, который и будет координировать ранее разрозненные, а потому зачастую и безрезультатные действия отрядов.

По возвращении в отряд Вадим подробно и обстоятельно рассказал партизанам о совещании актива, о том, какие были поставлены задачи.

Борьба за восстановление Советов!

Мобилизация масс на борьбу с интервенцией и белогвардейщиной!

— Ого! Революционный штаб, — значит, вслепую, как кутята, больше ходить не будем! — говорил Лесников.

— Мотайте на ус, ребята, — вторил ему Иван Дробов, — партизанской стихии и разболтанности амба!..

Довольнёшенький, гоголем зашагал по землянкам Лебедев: побратим выскочил с актива начиненный горючим, как бомба. Держись, партизанская вольница!

И первым делом комиссар чин чинарем провел переизбрание «политотдела». Комиссаром единогласно утвердили Яницына, а он не поскупился — отобрал для политической работы в отряде самых умных, отважных и веселых ребят. Остроглазый не терпел компанейщины, бестолочи, и каждый из политотдельцев нес определенные обязанности.

В командирскую землянку, где жил и комиссар, по вечерам охотно собирались партизаны: послушать беседу, обзор международных и внутренних дел, помочь писать прокламации, листовки, обращения к населению города и деревни.

Яницын не зря провел два дня среди партизан других отрядов: появились нововведения. Построили хлебопекарню, подобрались желающие работать в пошивочной мастерской. С особой охотой и прибаутками учились ребята отливать пули и делать самодельные гранаты «ОП» — особые партизанские. Послали второе подметное письмо Ваньке Калмыкову и его опричникам. Круто замесили! Молодые партизаны заскорузлыми, непривычными к перу руками письмо на память переписывали, — от усердия язык на сторону. Хохот не смолкал.

— Дай письмо прочитать, Вася, — попросила Алена.

Но он отмахнулся, сказал:

— Тебе читать ни к чему: там мужской разговор…

Все радует, все веселит партизан. Лебедев читал как-то — и запомнили партизаны, повторяют хором:

Рать поднимается —Неисчислимая!Сила в ней скажется —Несокрушимая!

Одно дело, когда горстка, чуть что — и к ногтю, а другое дело — рать!

Не все, конечно, в отряде шло как вприсядочку, бывали воинские нестерпимо тяжкие неудачи, потери друзей, были гонения, срывы, еще донимал голод. Но грело сознание, что близится срок и скажется несокрушимая сила поднимающейся рати.

Летом партизаны отряда Лебедева сделали несколько удачных налетов на железную дорогу, — летели мосты, под откос с грохотом валились, перевертывались, разлетались на куски вагоны, дыбились паровозы!

Калмыков снарядил карательный отряд — наказать, уничтожить партизан, снести с лица земли!

В течение трех недель уходили партизаны от карателей — измотали преследователей, замели следы. Оторвались от погони с трудом: уже иссякли патроны, на исходе питание, истощены люди.

Решил Лебедев делать передышку — ниже Хабаровска, около Амурской протоки. А тут вновь тяжкая хворь привязалась ко многим.

— Перемрут люди, как мухи осенью, если срочно не добудем медикаментов, — говорил фельдшер.

В отряде к тому времени и фельдшер был.

Что делать? Семен Бессмертный в отлучке. Василь Смирнов болен, в бреду. Иван Дробов в разведке. Лесников на охоте: есть-то надо! Ехать некому.

Пришла Алена Смирнова к командиру отряда:

— Посылайте меня, Сергей Петрович!

А стояла задача: вверх, против сильного течения Амура, добраться до Хабаровска — там в условленном месте товарищи ждали.

— Не годишься ты, Аленушка, — отвечает ей он.

— Эх, Сергей Петрович! — отвечает она ему. — Это рожь и пшеница годом родится, а добрый человек всегда пригодится. Поеду. А вы тут за Василем моим присматривайте. Он в себя пришел, только очень слаб…

— Трудно будет, Аленушка, засады везде, патрули белогвардейские. Нарвешься — беды не минуешь.

— Ведь позарез надо? — спрашивает она.

— Надо! — отвечает он ей.

— Значит, еду…

Словно качнуло Сергея Петровича. Положил он ей руки на плечи, притянул к себе, поцеловал.

— Едешь…

Не сказал ей Лебедев — лишнего знать партизану не надо, когда едет он в город, наводненный врагом, — что Яницын в Хабаровске устанавливает связи, добывает оружие и медикаменты. «Вадим выручит, укроет Алену, если это потребуется, — подумал командир, — тем более что положение действительно тяжкое. Ехать некому…»

И тронулась Алена в путь на легкой, верткой лодочке — оморочке. Лодчонка из бересты, утлая, идет под ее веслом упруго, как добрая лошадка, хоть и против течения. Руки у Смирновой сильные, неутомимые. Добралась до указанного места благополучно, укрылась в тальниках. Ждет-пождет — нет никого. Час прошел, второй, третий. Смеркалось, а потом ночь теплая упала. Благо летом каждый кустик ночевать пустит. А что дальше делать? Обратно пускаться? Лебедев не приказывал в город одной ходить. Нечего ей там делать. Слышит — кто-то шагает осторожно и «Во саду ли, в огороде…» напевает. Свой! Свой! Откликнулась она: «А мы просо сеяли», — как велел товарищ командир.

Вышла из тальника. Ночь лунная, светлая. Батюшки-светы! Да это сам товарищ комиссар! Все ночные страхи покинули ее: сам Вадим Николаевич!

— Вы?! Другого не нашли? — возмущенно сказал Яницын. — Женщину послать на такое опасное дело!

— Некому больше, — смиренно ответствовала Алена. — Все — кои на ногах стоят — при деле: в разведке, рыбачат, вниз по Амуру, к гольдам, уехали — раздобыться хоть юколой, — припухаем сильно, да еще болезнь косит.

Он взял себя в руки, тренированная воля, изменившая при виде Алены, привела его в равновесие.

— Сегодня у нас все сорвалось, Елена Дмитриевна, — сказал он. — Пойдем к нам, переночуем, а завтра… смотря по обстоятельствам. Амур и Уссури около Хабаровска кишмя-кишат дозорами, так и ощетинились здесь калмыковцы — шныряют с утра до вечера. У меня два мешка медикаментов, не рискнул их сюда нести — можно нарваться на засаду.

Хабаровск еще не спал: в окнах горел свет, раздавались голоса — все приглушенно, невесело. Шли спокойно, но не ведала Алена, как сторожко шел ее спутник, как искал он путей, чтобы охранить, вызволить ее в случае провала, опасности.

Мать, Марья Ивановна, не спала, вскинулась в тревоге:

— Случилось что, сынок? Белешенький весь!..

После огромного напряжения, которое владело им во время долгого пути, нервы сдали, и Вадим признался:

— Боялся, мама, такого страха в жизни не знал.

Мать-жалейка во все глаза глядела на женщину, которую привел сын: знала — за себя он не испугался бы, привык; значит, из-за нее такой испуг?

Алена валилась с ног от усталости, от пережитых волнений — платок снять не было сил.

Мать подошла к ней, сняла платок, оправила примявшиеся под ним золотые волосы, всмотрелась внимательно.

— Очумели там, что ли? — возмутилась. — Такую красавицу черту в пасть послали! Мужиков не нашли? Сиди, родимая, сиди, доченька! Я тебя накормлю-напою — отойдешь от устали. Спит она совсем. Вадимка, раздувай самовар, а я яишенку смастерю, покормим — и в постель. Помыть бы ее — волосы все слиплись. Где и водится такая красота? Нешто партизанка?