Семейная Хроника. Сокровенные истории дома Романовых - Вольдемар Балязин

Победоносцеву решительно возразил Абаза. Обращаясь к царю, он сказал: «Если Константин Петрович прав, если взгляды его правильные, то вы должны, государь, уволить от министерских должностей всех нас».

Царь закрыл совещание, продлившееся около трех часов, предложив создать комиссию для пересмотра записки Лорис-Меликова. Комиссия создана не была, зато Валуев, Милютин, Лорис-Меликов, Абаза, министр народного просвещения А. А. Сабуров, министр государственных имуществ А. А. Ливен и даже министр императорского двора А. В. Адлерберг лишились своих постов в течение двух месяцев, а великий князь Константин Николаевич впал в немилость… На их место пришли другие.

В то время как происходили все эти события, готовился суд над арестованными террористами. Вслед за Желябовым и Рысаковым арестовали Гесю Гельфман, Тимофея Михайлова, Кибальчича и, наконец, Перовскую. Кроме них отыскали и схватили еще многих других, готовивших покушение, но не принимавших непосредственного участия в убийстве на канале.

Об этих арестах, а также о подготовке процесса широко оповещалась публика. Все русское общество было взбудоражено предстоящим процессом, и судьба арестованных волновала многие тысячи граждан России. Среди них были два ее светоча: писатель Лев Толстой и философ Владимир Соловьев.

Толстой, промучившись много дней от мысли, что из-за его бездеятельности могут погибнуть несколько человек, вдруг увидел сон, где он сам был палачом и держал петлю, собираясь вешать осужденных.

Очнувшись от ужасного сна, он тут же сел к столу и начал: «Я, ничтожный, не призванный и слабый человек, пишу русскому императору и советую ему, что ему делать в самых сложных трудных обстоятельствах, которые когда-либо бывали…» И, исписав много листов, в конце концов давал совет простить их, исходя из идеала любви, прощения и воздаяния добра за зло.

Он передал это письмо своему старому корреспонденту, философу и критику Н. Н. Страхову, давнему противнику Чернышевского, Салтыкова-Щедрина, Некрасова и прочих нигилистов и социалистов, близкому другу Достоевского, для того чтобы письмо было вручено обер-прокурору Синода Победоносцеву, а тот в свою очередь положил бы его на стол императору, своему воспитаннику, коему оно и предназначалось.

Технический расчет Толстого был правилен, но стратегический — абсолютно неверен. Победоносцев, получив и прочитав письмо, отказался передавать его царю, потому что буквально накануне сам вступил в переписку с Александром, заняв совершенно противоположную позицию.

Победоносцев писал: «Если будут Вам петь прежние сирены о том, что надо успокоиться, надо продолжать в прежнем направлении, о, ради Бога, не верьте… Злодеи, погубившие родителя Вашего, не удовлетворятся никакой уступкой и только рассвирепеют. Их можно унять, злое семя вырвать только борьбой с ними не на живот, а на смерть — железом и кровью».

А 28 марта, уже когда шел суд, с призывом помиловать убийц обратился великий русский философ Владимир Соловьев. Он сделал это открыто, во время публичной лекции, попросив царя простить безоружных, и Александру тотчас же о том сообщили. Испугавшись, что призыв Соловьева хоть немного повлияет на царя, Победоносцев тут же написал ему новое письмо: «Уже распространяется между русскими людьми страх, что могут представить Вашему Величеству извращенные мысли и убедить Вас в помиловании преступников. Может ли это случиться? Нет, нет и тысячу раз нет — этого быть не может, чтобы Вы перед лицом всего народа русского в такую минуту простили убийц отца Вашего, русского государя, за кровь которого вся земля (кроме немногих, ослабевших умом и сердцем) требует лишения и громко ропщет, что оно замедляется…»

Александр, прочитав письмо, подписал вверху: «Будьте покойны, с подобными предложениями ко мне не посмеет прийти никто, и что все шестеро будут повешены, за это я ручаюсь».

К смертной казни приговорили все же пятерых — Желябова, Перовскую, Михайлова, Кибальчича и Рысакова. Шестую — Гесю Гельфмаи — оставили в живых из-за того что она оказалась беременной, и приведение приговора отложили до рождения ребенка.

Осужденных повезли на казнь ранним утром 3 апреля. С высоких черных позорных колесниц они увидели запруженную народом площадь — огромный Семеновский плац, высокий черный эшафот и пять виселиц. Круто» стояли войска, гремели барабаны, и, хотя Михайлов что-то кричал, из-за их грохота ничего слышно не было.

Под виселицами, переминаясь с ноги на ногу, стоял единственный в России палач — Иван Фролов, казнивший в последние годы чуть ли не всех их товарищей, приговоренных к повешению.

На приговоренных надели саваны и первым вздернули Кибальчича. Потом наступил черед Михайлова. Он дважды сорвался с перекладины и был повешен только с третьего раза. После Михайлова наступила пауза — палач и его помощники стали осматривать веревки, усиливать их прочность, крепить узлы, а трое еще живых приговоренных неподвижно ждали, когда наступит их черед. Наконец быстро одного за другим повесили и остальных — Перовскую, Желябова, Рысакова.

Перовская была первой женщиной в России, казненной по политическим мотивам, а вся экзекуция 3 апреля была последней публичной казнью. Законом от 26 мая 1881 года предписывалось совершать казни скрытно, преимущественно в тюрьмах, но и этот закон потом неоднократно нарушался, обрастая дополнениями, поправками и «особыми обстоятельствами».

Новелла 17

Государь Александр Александрович и его близкие

В момент вступления на престол Александру III шел тридцать седьмой год. С того времени, как умер его старший брат Николай и Александр стал наследником престола, его занятия и вся жизнь сильно изменились. С 1865 года его целенаправленно готовили к предстоящей миссии, ожидавшей цесаревича после смерти отца, — стать самодержцем, сосредоточив в своих руках все нити управления огромной империей.

Воспитанием Александра главным образом занимались три человека: профессор-правовед Московского университета Константин Петрович Победоносцев, его коллега профессор-экономист Чивилев и главный воспитатель, названный «попечителем», генерал-адъютант граф Борис Алексеевич Перовский. Цесаревич прослушал курсы политических наук и правоведения в объеме университета, что позволило ему не выглядеть одиозно в должности канцлера Гельсингфорсского университета.

Хорошая военная подготовка, соответствующая программе Академии Генерального штаба, делала его профессионалом, когда он занимал различные армейские должности — от командира полка до атамана казачьих войск и командующего Петербургским военным округом.

А то, что ему довелось участвовать в русско-турецкой войне 1877–1878 годов, придавало новому императору заслуженный авторитет боевого генерала. В исторической литературе, в публицистике и в беллетристике широко бытует мнение, что Александр III был не более чем солдафон, невежа и обскурант. Такого рода характеристики исходили от тех редких интеллектуалов-прогрессистов, которые, оказавшись в ближайшем окружении императора, встречали противодействие их собственным концепциям и взглядам. С. Ю. Витте, выдающийся финансист, дипломат и политик, хорошо знавший Александра III, отзывался о нем так: «Император Александр III был совершенно обыденного ума, пожалуй, можно сказать, ниже среднего ума, ниже средних способностей и ниже среднего образования; по наружности — походил на большого русского мужика из центральных губерний, к нему больше всего подошел бы костюм: полушубок, поддевка и лапти; и тем не менее он своей наружностью, в которой отражался его громадный характер, прекрасное сердце, благодушие, справедливость и вместе с тем твердость, несомненно, импонировал, и если бы не знали, что он император и он бы вошел в комнату в каком угодно костюме — несомненно, все бы обратили на него внимание. Фигура императора была очень импозантна: он не был красив, по манерам был, скорее, более или менее Медвежатый; был очень большого роста, причем при всей своей комплекции он не был особенно силен или мускулист, а скорее, был несколько толст и жирен». В этой характеристике не все справедливо. О полученном им образовании нельзя сказать: «ниже среднего», а что касается того, что «он не был особенно силен», то это уже совершеннейшая ложь: Александр пальцами гнул монеты и легко ломал подковы. Это был настоящий русский богатырь, который, хорошо зная свои качества, не только не скрывал их, но, напротив, при случае, бывало, и проявлял. Александр III при всем этом был глубоко русским человеком, у которого любовь ко всему отечественному — в изначальном смысле слова: от «отцов» и «Отчизны» — переходила в откровенный национализм.

Александр немедленно распорядился упростить военную форму и сделать ее более удобной. В этом смысле он действовал в духе Потемкина и Суворова.