Поиски счастья - Николай Максимов

Дочурка, Тыкос и Сипкалюк давно спят. Щенята тоже спят, сбившись в один комок. Время от времени лязгает зубами Бельма. Горят два жирника.

Тымкар задумчив. Нет, он все-таки вытерпит, не пойдет на охоту до окончания запрета: разве можно рисковать жизнью дочери? Он помнит, что Кочак и его брату Унпенеру не разрешал ходить на промысел, когда у Тауруквуны родился ребенок. Но как же так? И сынок Тауруквуны и она сама все-таки погибли… Глаза Тымкара прикованы к работе. Поджав под себя ноги, он старательно разрисовывает клык. «Сколько раз, однако, Кочак говорил неправду. Слабый шаман. Напрасно слушаем…» Сейчас Тымкар так ясно представляет себе его, злобного, с вечно прищуренным глазом. Но ведь и другие шаманы не разрешают нарушать обычаи… Все чукчи поступают так, а дети все-таки нередко умирают… Ничего не может понять Тымкар. Утомленный, он засыпает, выпустив из рук клык.

Во сне перед ним сплошной вереницей проходят люди, события, встречи. Его лицо напряжено, зубы стиснуты. Вот Уэном. Отец одобрительно похлопывает его по плечу. «Плыви, сынок…» Больно видеть Тымкару печальные глаза матери. Но он видит и лежащий на ворохе товаров винчестер. Перед юношей Тымкаром — Тауруквуна. Она делает вид, что никогда не была его женой… Потом — тундра, брусника, ивняк, какая-то очень знакомая и очень милая девушка. Сердце Тымкара щемит. Как звать ее? У нее большие карие глаза, на щеках румянец. И вдруг — аркан! Сонный Тымкар судорожно ощупывает горло, пытается сбросить петлю…

Одолеваемая ненасытными щенятами, жалобно тявкнула Бельма. Сипкалюк открыла глаза. Светят два жирника. Тепло. Все спят.

Сны не покидают Тымкара. То он падает с трапа вместе с чернобородым янки, то бросает в него камнем, то видит печальные глаза старика Вакатхыргина. Но почему старик так смотрит на него? Ничего не может понять Тымкар. Откуда взялось большое стойбище американов? Целый день, не работая, они сидят в лавках. Когда они охотятся, где берут мясо? И снова — чукчи, олени, моржи, винчестер. «Так вот каков ты!» — перед ним таньг Богораз…

Тымкар проснулся, сел, огляделся, посмотрел, как Вельма нежно обнюхивает и облизывает детенышей. И Тымкару вдруг стало обидно, что он живет среди эскимосов, что жена его — не Кайпэ, а вот эта бледная женщина. И ему так сильно захотелось в Уэном, в тундру, к чукчам, к старику Вакатхыргину… Как все неладно получилось. «Желаю тебе, юноша, счастья», — в который раз вспоминались слова Богораза. Тымкар взял с кожаного пола клык, где нарисован этот таньг. Перед Богоразом сидит он, Тымкар. У таньга лицо добродушное, у него — удивленное. Костер, чайник, лагуна. Только Тымкару известно, что обозначает этот рисунок. Дальше нарисованы шхуны, пушки, разрушенная землянка Емрытагина…

Проснулся Тыкос, подполз к отцу.

— Ты что нарисовал? — спросил мальчик по-чукотски.

Отец широко улыбнулся, взял его за плечи, привлек к себе.

— Помнишь, весной приходила шхуна?

Сын утвердительно кивнул головой.

— Плохой человек там. Смотри. Вот он стоит в байдаре. Вот эскимосы. А это кто?

— Емрытагин, однако.

— Мы не будем брать товары у плохих людей, жадных, как волки. Их много, всем нужны песцы и лисицы, клыки, китовый ус. Неправильно живут чукчи и эскимосы. Так плохо жить.

Отец увлекся — смысл всех сцен, нарисованных на клыке, рассказал сыну.

— Однако, думаю я, ты ничего не запомнил, — в надежде, что это не так, заметил отец. — Пусть теперь ты станешь рассказывать.

Путаясь, Тыкос кое-что повторил. Тымкар остался недоволен. Ему хотелось услышать дословное повторение своего рассказа, как это сделал Богораз.

— Покорми собак, — сухо сказал он сыну, глядя на проснувшихся щенят.

Тыкос завозился с котлом, разбудил Сипкалюк. Тымкар отложил свою работу, взялся за заказ Тагьека.

Утром пришла Майвик, принесла лепешек, осталась пить чай, как всегда, заговорила о своей старшей дочери, украденной в Номе. Сипкалюк помнит ее совсем еще девочкой, пугливой, пятнадцатилетней… Как памятен матери тот печальный день. Явились американы с дурной водой, вскоре в землянке все потеряли разум, уснули. А когда хватились — дочь исчезла. Бедный жених день и ночь искал свою Амнону и был убит каким-то чужеземцем в одном из спальных пологов большой землянки американов в Номе. Это под большим секретом сказал ей старик эскимос, помогающий американам в том жилище. А потом (в сотый раз повторяла эту историю Майвик), сказал старик, Амнону утащили на шхуну. И ее больше никто не встречал, пока вот случайно Майвик не увидела ее на борту задержанной таньгами «Китти».

Майвик очень любит свою дочь Уяхгалик и сына Нагуя. Но Амнона… Будет ли она опять здорова? Кто ответит Майвик на этот вопрос, кто поможет вернуть счастье дочери?

В тот радостный и печальный день, когда русский военный корабль освободил Амнону из пиратского плена, она рассказывала вечером эскимосам и родным:

— …Совсем ничего я не понимала тогда. Только плакала, плакала. Насильно заставляли меня пить огненную воду. Никуда не пускали. Сами играли в кости, и я становилась женой очень многих американов. — Амнона умолкла, потупила глаза. Щеки ее заалели, что-то болезненное угадывалось в этом румянце. — Много всего видела, — продолжала она свой рассказ. — Черных людей видела. На «Китти» возили их вместе с женами и детьми — продавать.

— Много видеть — это хорошо, — вставил Тагьек.

На него оглянулась жена и Емрытагин.

— Однако я совсем перестала быть человеком…

Тагьек громко рассмеялся: «Как это можно перестать быть человеком?» Ну, а то, что его дочь нравится американам, — разве это плохо? Тагьеку всегда бывает приятно, когда эти люди говорят ему, что он им нравится. Он знал, что с Амноной ничего не случится Все будет хорошо. Только Майвик ему часто надоедает. Но теперь и она успокоится.

Черные глаза Амноны выражали страдание. Но Тагьек не видел этого.

— Почему так говоришь, дочка? — мать прильнула к ней.

— Не надо, мама, уйди. Больная я. Не будьте близко со мной. Заболеете.

Старик Емрытагин тем не менее погладил ее по голове. Но ничего не сказал. Только глаза его стали влажными, и он закашлялся.

Сипкалюк и другие женщины молчали. Тымкар хмурился.

— Не будь в задумчивости, дочка, — Майвик старалась заглянуть ей в лицо.

Она совсем не узнает свою дочь. Это уже не та пугливая девочка, какую она помнит. Лицо Амноны вытянулось, стало суровым. Глаза горят, как у волчицы. Костлявые пальцы все время двигаются, что-то сжимают, хотя руки пусты.

— Умереть мне надо, мама.

— Как? — воскликнула Майвик. — Разве ты не рада, что вернулась к нам?