Темное солнце - Эрик-Эмманюэль Шмитт

рассчитал верно: ему необходимо было исчезнуть, иначе даже в могиле он стал бы причиной дополнительных заблуждений и недоразумений. Ни стелы, ни пирамиды. Так он окончательно покинул Египет.

В тот вечер я после утомительного дня объяснений и стенаний наконец вернулся в наш шатер, к Мерет. Она приготовила мое любимое блюдо, жаркое из утки и салат из редиса. Мы вместе полакомились и выпили раздобытое ею пиво. Я горячо поблагодарил ее за этот пир, ставший приятным завершением трудной поры.

Мерет вздрогнула.

– Обними меня.

Я заключил Мерет в объятия и, заметив, что ее бьет сильный озноб, укрыл одеялом и крепче обхватил, чтобы согреть. От моей ласки, хотя и бесполезной, но доставившей ей удовольствие, она расслабилась.

– Попрощайся со мной, Ноам.

– Что ты такое говоришь?

– Попрощайся со мной.

– Ты шутишь! У нас с тобой впереди еще годы.

Тело Мерет остывало. Она сильнее прижалась ко мне, ее губы почти касались моих, глаза искали моего взгляда.

– Я не стану тебе это навязывать.

– Что?

– Агонию. Такие месяцы, какие мы пережили подле Моисея.

Я делано расхохотался:

– Ладно, как только замечу, что ты угасаешь, сверну тебе шею, как курице. Обещаю!

Она слабо хихикнула.

– Не нужно.

Приподняв голову, Мерет откинула одеяло и взглянула на свои ноги.

– Начинается, я не чувствую ног.

Я сразу понял, что происходит: она отыскала в моих котомках яд, который я усовершенствовал и применял для усыпления больных животных – порошок цикуты и опиума. Он парализует Мерет с ног до головы и во время своего неумолимого подъема остановит ее сердце.

– Мерет, нет! – выкрикнул я.

Довольная, что я понял, она улыбнулась:

– Я не стану навязывать тебе свою агонию. Не стану выдерживать ее. Все пройдет быстро.

Меня сковал ледяной холод. Бороться с Мерет невозможно. В любом случае было уже слишком поздно.

Она нежно продолжала:

– Ты не попрощаешься со мной? Тогда это сделаю я. Ты преобразил мою жизнь, Ноам. Благодаря тебе у меня были силы, была радость, я смеялась, я наслаждалась, я неисчерпаемо долго была доброй и полезной. Благодаря тебе я узнала, почему получила это имя, Мерет, «возлюбленная». Благодаря тебе я наслаждалась каждым мгновением, я научилась поскорее ложиться, а потом так же поспешно просыпаться. Ты, Ноам, подарил мне желание каждое утро начинать все сначала.

Потрясенный, я прижался лицом к ее щеке. Она продолжала:

– К тому же ты передал мне дар не стареть. О, я частенько видела в этом отравленный подарок, потому что по-дурацки сравнивала себя с тобой. Какая глупость! Я использовала твой дар до конца. Какая еще женщина получила что-то подобное?

Она с ужасом пощупала живот.

– Да, я чувствую, оно поднимается. – И снова попыталась улыбнуться. – Я все собиралась спросить тебя, кто ты, Ноам, что сумел стать неподвластным времени. А теперь я отказываюсь от этого. Всю жизнь я соглашалась, что ты тайна. И, умирая, я тоже с этим соглашаюсь.

Решившись признаться, я приблизил губы к ее уху:

– Мерет, я…

– Нет, молчи. Теперь нет.

Ее глаза закатились. Пульс постепенно замедлялся. Опиум сообщал ей странное блаженство, хотя она проживала свои последние секунды.

– Я не знаю, кто ты, Ноам, но знаю, кем ты был для меня. Спасибо.

* * *

Как не погибнуть, когда навсегда уходит любимый человек?

Именно это происходило со мной… Я законопатил наше жилище из козлиных шкур, запретил входить в него, решительно отвергнув тех, кто хотел отдать Мерет последние почести. Ее ценило множество людей, а я таким эгоистичным образом демонстрировал, что только меня, меня одного она любила любовью.

В сумрачном пространстве шатра мы понемногу вновь обретали нашу тесную связь. Мерет была здесь, на нашей постели, передо мной, неподвижная и просветленная. Ее черты разгладились. К ней вновь вернулась ее исключительность – я это уловил, – утраченная в последние трудные годы.

С каждым часом я все отчетливее наблюдал ее чудесную метаморфозу. Лицо Мерет продолжало проясняться и становилось еще прекраснее. Помолодевшее и разгладившееся, оно приобретало шелковистую бледность чистого воска и выражало безмятежность и доброжелательность. Мерет возрождалась из своего праха. Ее натура торжествовала над смертью.

По шатру разлился покой. Привычные вещи Мерет, ее гребень, одежда, сандалии, три украшения, которые она согласилась принять от меня, – все оживало и сияло мягким приглушенным светом.

Мы с ней переговаривались без слов. Мое молчание отвечало на ее безмолвие и соединяло нас в последней беседе. Мерет упорно вела себя как Мерет, она приводила меня к некой форме спокойствия. Казалось, ее бледное лицо сосредоточилось, и я убедил себя, что глаза под ее мирно опущенными веками видят.

На третье утро в шатер проник оробевший Иешуа. Он тронул меня за плечо и прошептал:

– Ноам, возобновилась битва за Ханаан. Парни уже сражаются. Есть раненые. Нам тебя не хватает. Я привел мужчин и женщин, которые позаботятся о нашей дорогой Мерет.

Даже в поту отмеченный недавними шрамами Иешуа выражался ясно, как и положено военачальнику, крепкому молодцу, который управляет всем: людьми, жизнями, войной и смертью. Я подчинился.

После того как женщины совершили погребальное омовение и завернули тело в саван, мужчины унесли его и предали земле. Для меня было немыслимо участвовать в этом. Я издали наблюдал за церемонией. Отрешенный. Замуровавшийся в бесчувственности.

Как показывал мой мрачный разговор с самим собой, я не мог признать исчезновение Мерет. Мне требовался определенный срок, чтобы постичь свою жизнь без нее, осознать всю чудовищную окончательность смерти.

Я не спешил. Для этого впереди у меня была целая вечность.

Через десять дней после похорон Мерет я бесцельно бродил в лугах на горе Нево. Война за территории была в полном разгаре. Вечером здесь была устроена засада. Наверняка завтра стычки возобновятся. Если бы я не лечил раненых в еврейском лагере, эти конфликты показались бы мне пустыми и далекими.

Мои глаза по-прежнему оставались сухими. Я не оплакал ни Моисея, ни Мерет. Может, мне досталась старческая роговица, сносившаяся и пересохшая? Или же мой мозг, предохраняя меня от разрушительной тоски, осмотрительно решил цедить ее каплями долгие годы?..

Я, не слишком изводя себя, размышлял о своей странной апатии, когда вдруг посреди дороги заметил какое-то движение. Сделав несколько осторожных шагов, я обнаружил кошечку Тии III, а у нее на боку заметил рану от копья или меча. Шерстка была в крови. Она приникла к земле и старалась уползти с тропинки в заросли. Чуя близкий конец, кошка подчинялась той таинственной стыдливости, которая заставляет животных прятаться в ожидании смерти. Я подошел. Это ее рассердило. Она отвергала любую помощь. Ее душа,