Письма. Том III (1936) - Николай Константинович Рерих

с воздушной почтой и написано после пресловутого заседания самозванцев 5 июня. В ее письме два любопытных обстоятельства. Во-первых, ее письмо свидетельствует о низости ее души, а во-вторых, еще раз показывает, какая планомерно разрушительная работа ведется все время злоумышленниками. Не было ли у Зины еще какого-либо разговора с Кеттун[ен], впрочем, если бы таковой был, то, наверное, Зина отметила бы его в своем письме. Ведь в предыдущем письме упоминался довольно благополучный разговор с нею.

При Ваших письмах не было журнала недавнего заседания Комитета Друзей. Ведь теперь это было уже третье заседание, но мы не получили ни одного журнала. Наверное, при каждом заседании ведется журнал, затем подписываемый присутствующими. Без таких журналов и само существование Комитета становится проблематичным. И нигде нельзя будет на него ссылаться. Если существует Комитет Друзей М[узея], о котором уже упоминалось в газетах, то весьма возможно, что и у злоумышленников существует тоже какой-то подобный комитет, о существова[нии] которого они могут объявить при случае. Если таковой комитет у них существует, то, наверное, он обусловлен какими-то записями и журналами, а что же мы сможем в таком случае противопоставить им? Действия злоумышленников доказывают, что рано или поздно (а вернее, чем скорее, тем лучше) наш Комитет Др[узей] М[узея] должен будет проявить свою жизненность. Называясь и Комитетом Защиты, Комитет принял на себя действенное положение. Ведь защита не может быть отвлеченной — она должна быть в полном смысле этого слова действенной, иначе это был бы Комитет словесной симпатии, а не защиты. Потому мы напряженно ждем журналов заседания нашего Комитета, впрочем, об этом мы многократно писали.

Если Вы сопоставите письма двух нинкомпупов и теперь еще одной нинкомпупши, то Вы увидите между строками целую программу будущих злоумышленных попыток. Характерно отметить их намеки на то, что происходящее теперь отразится на значении моего искусства. Значит, если бы Барнард узнал разрушителей его статуй и предал их правосудию, то от этого обращения к справедливости его искусство потеряло бы свое значение. Можно же додуматься до подобной нелепости, чтобы обращение к справедливости имело бы касание к смыслу творчества! Неужели же нинкомпупы не знают, что ни Вы, ни мы не начинали суда, и лишь накануне Вашего выбрасывания в декабре Вы приняли естественные меры самозащиты? Разве мы писали Леви какие-либо грубые письма? Ведь именно он начал для прикрытия совершенного им воровства шер все мерзко-отвратительные действия. Ведь и Христос изгонял торгующих из храма и клеймил лжекнижников, называя их гробами повапленными. Если мы всегда восставали против всякого вандализма и всякого невежества, то ведь не могут же какие-то злобные нинкомпупы от нас требовать, чтобы мы теперь начали благоволить к явному вандализму, варварству и злобному невежеству. Хотелось бы знать, в каких именно выражениях отмечен в журнале заседания Комитета Друзей мой крик сердца, который для удобства был Вам послан и по-русски, и по-английски. Ведь действительно происходит нечто совершенно небывалое. Нас и Вас кто-то в чем-то неведомом обвиняет, а мы при всем желании не можем сформулировать эти темнейшие наветы. Говорится о какой-то дизлойальти; спрашивается, в чем дизлойальти, к кому дизлойальти, со стороны кого дизлойальти?! Ведь нельзя же безнаказанно бросаться в пространство такими клеветническими намеками! Неужели и в таких грубейших выражениях не заключается понятие клеветы? До какой же степени падения дошли люди, если после разговора с Вами Магоф[фин] пишет свои наветы, Флейшер через три месяца после моего доброго письма пишет нечто совершенно непозволительное, а теперь пригретая нами же Кеттун[ен] осмеливается бросать в пространство понятие о дизлойальти! При проезде нашем через Манилу местный врач Хассельман по одному поводу сказал прекрасно: «В нашей стране возраст почитается». Но, вероятно, Кеттунен о таких человеческих законах не слышала. И в Финляндии вряд ли бы одобрили ее недопустимое поведение. И как это низко, что она допускает это письмо после 5 июня, надеясь, что с Зиной все покончено и Школа уничтожена. Вот какие змееныши иногда пригреваются.

Во всем происходящем светлой страницей является привхождение Миллера в дела. Может быть, один СОВЕТ хотя и поздновато, но исполнится. Помните, как давно он был назван и как давно Франсис его встретила. Наверное, за все это время впечатление о нем вполне укрепилось, а его знание философии внесет то, что никто другой в данном случае не мог бы восполнить. О’Коннор и Кинили никогда не назывались [как] адвокаты, а именно как полезные люди, имеющие голос в судебном и правительственном аппаратах. Оба они были найдены. Также теперь найден и Фогель, и Вы теперь оцените Указание о том, что Лихтм[аны] припомнят. Конечно, все полезные люди могут оказывать существенную помощь самым различным образом — не только будучи адвокатами, но и имея самые неожиданные широкие связи. Вот и названные сенаторы, Копл[анд] и Вагнер, — тоже полезные люди. Также весьма важно мнение Баттля. Каждое такое влияние осветит Вам целый большой сектор. Широкое осведомление и такое же широкое оповещение совершенно необходимо. Прекрасная статья Фосдика перепечатана в «Уорльд Телеграмм». Для будущего лучше воздержаться [от] двух выражений — лучше не говорить о борьбе за финансы и не упоминать, что руководит этой борьбой фаундер[417]. Ведь борьба с нашей стороны, во всяком случае, не за финансы, и Вы знаете из писем наших, как мы мечтаем для финансового контроля вызвать к жизни ближайшим образом аппарат бондхолдеров. Крестовый поход — за Культуру, за Правду и Справедливость! Не будем умалять значения Комитета Защиты, который является общественным началом и выражает общественное мнение. Вы знаете, насколько, по нашему убеждению, просветительные Учреждения должны быть основаны на общественном мнении и жить общественным началом.

Прилагаем копию телеграммы, посланной нашим адвокатам. Еще раз подтверждаем, что никаких наших шер никому мы не отдавали и не дарили. Пусть адвокаты дадут нам проект нашего аффидевита по этому поводу, который, быть может, удастся засвидетельствовать у америк[анского] консула, который иногда к осени приезжает в Симлу. Смешно и нелепо сейчас подымать вопрос о приезде в Нью-Йорк. Ведь никаких новых облегчающих обстоятельств не произошло и сама вероятность их не близка, а опасность, о которой уже поминалось, не только не уменьшилась, но даже возросла, что и доказывает наглость, проявляемая нинкомпупами, и, увы, пока поражение наших адвокатов. Опасаемся какой-то неуравновешенности — то энтузиазм, то пессимизм. Ни то, ни другое неуместно. Нужна твердая уверенность в правоте дела и спокойствие при новых выпадах врагов. Неужели наши адвокаты могут быть смущены каким-то нелепым сообщением Леви о нашем с ним частном разговоре в 1928 году — когда нас вообще