Толстой и Достоевский. Братья по совести - Виталий Борисович Ремизов

Так как я про себя знаю, что могу возбуждать сам отвращение, и научился понимать и прощать в других это чувство, то я думал, что найду выход и по отношению к Д. Но не нахожу и не нахожу![118]

Вот маленький комментарий к моей Биографии; я мог бы записать и рассказать и эту сторону в Д.; много случаев рисуются мне гораздо живее, чем то, что мною описано, и рассказ вышел бы гораздо правдивее; но пусть эта правда погибнет, будем щеголять одною лицевою стороною жизни, как мы это делаем везде и во всем!

Я послал вам еще два сочинения (дублеты), которые очень сам люблю, и которыми, как я заметил, бывши у Вас, Вы интересуетесь. Pressensé (француз, протестантский богослов. — В. Р.) — прелестная книга, перворазрядной учености, а Joli (М. Жоли. — В. Р.) — конечно, лучший перевод М. Аврелия, восхищающий меня мастерством.

Еще давно, в Августе, я послал Вам в Ясную еврейскую Библию. Прошу Вас не поленитесь — черкните, получили ли Вы ее? У меня есть если не сомнение, то возможность сомнения в том, дошла ли она до Вас.

Простите меня и прошу Вас, помните мою преданность. Теперь, хоть и нездоровится, чувствую себя недурно, освободясь от тяжелой работы. Но лучше ли я стал, Бог ведает — а ведь это главное.

Написал несколько страниц об Тургеневе (для Руси), но неужели Вы ничего не напишете? Ведь во всем, что писано, такая фальшь, холод! А я с ним помирился — хоть и не имею права так говорить: не знал его почти вовсе. Графине моей усердное почтение, и если кто вспомнит. А как Вы нашли И. П. Минаева?[119] Он очень восхищен.

Всей душою Ваш Н. Страхов» (ПС П. Т. 2. С. 652–654).

Л. Н. Толстой — Н. Н. Страхову

30 (?) ноября — 1 (?) декабря 1883 г. Москва

«Дорогой Николай Николаевич! Я только начинал скучать о том, что давно не имею от вас известий, как получил вашу книгу («Биография, письма и заметки из записной книжки Ф. М. Достоевского», СПб., 1883. — В. Р.) и письмо, и книги. Очень благодарен вам за все и за еврейскую Библию (Толстой в этот период занимался изучением еврейского языка. — В. Р.), которую я с радостью получил давно и, мне кажется, уже благодарил вас за нее. Сколько я вам должен, когда увидимся? Не приедете ли в Москву? Книгу (см. начало письма. — В. Р.) вашу прочел. Письмо ваше очень грустно подействовало на меня, разочаровало меня. Но я вас вполне понимаю и, к сожалению, почти верю вам. Мне кажется, вы были жертвою ложного, фальшивого отношения к Достоевскому, не вами, но всеми — преувеличения его значения и преувеличения по шаблону, возведения в пророки и святого, — человека, умершего в самом горячем процессе внутренней борьбы, добра и зла. Он трогателен, интересен, но поставить на памятник в поучение потомству нельзя человека, который весь борьба. Из книги вашей я первый раз узнал всю меру его ума. Книгу Пресансе (протестантский богослов. — В. Р.) я тоже прочитал, но вся ученость пропадает от загвоздки.

Бывают лошади — красавицы: рысак цена 1000 рублей, и вдруг заминка, и лошади-красавице, и силачу цена — грош. Чем я больше живу, тем больше ценю людей без заминки. Вы говорите, что помирились с Тургеневым. А я очень полюбил. И забавно, за то, что он был без заминки и свезет, а то рысак, да никуда на нем не уедешь, если еще не завезет в канаву. И Пресансе, и Достоевский — оба с заминкой. И у одного вся ученость, у другого ум и сердце пропали ни за что. Ведь Тургенев и переживет Достоевского и не за художественность, а за то, что без заминки. Обнимаю вас от всей души. Ах, да, со мной случилась беда, задевшая и вас. Я ездил на недельку в деревню в половине октября, и, возвращаясь от вокзала до дому, выронил из саней чемодан. В чемодане были книги и рукописи, и корректуры. И книга одна пропала ваша: первый том Гризбаха (иенский профессор-теолог. — В. Р.). Все объявления ни к чему не привели. Надеюсь еще найти у букинистов. Я знаю, что вы простите мне, но мне и совестно, и досадно лишиться книги, которая мне всегда нужна. Лев Толстой» (63, 142–143).

H. Н. Страхов — Л. Н. Толстому

12 декабря 1883 г. Петербург

«Если так, то напишите же, бесценный Лев Николаевич, о Тургеневе. Как я жажду прочесть что-нибудь с такою глубокою подкладкою, как Ваша! А то наши писания — какое-то баловство для себя или комедия, которую мы играем для других. В своих Воспоминаниях (о Достоевском) я все налегал на литературную сторону дела, хотел написать страничку из Истории Литературы; но не мог вполне победить своего равнодушия. Лично о Достоевском я старался только выставить его достоинства; но качеств, которых у него не было, я ему не приписывал. Мой рассказ о литературных делах вероятно мало Вас занял. Сказать ли однако прямо? И Ваше определение Достоевского, хотя многое мне прояснило, все-таки мягко для него. Как может совершиться в человеке переворот, когда ничто не может проникнуть в его душу дальше известной черты? Говорю — ничто — в точном смысле этого слова; так мне представляется эта душа. О, мы несчастные и жалкие создания! И одно спасение — отречься от своей души.

За книги, которые я Вам послал, я не хочу с Вас ничего брать, кроме самого маленького спасибо. Мне они достались за бесценок (напр. Joly (Перевод Марка Аврелия.) за 20 к.), да кроме того я все еще получаю маленькие деньги за разрозненные части первого издания Вашей Азбуки. Сколько этих денег, я, по лености, не сумею сказать, не записывал; но хоть они не вполне покроют книги, — разница будет пустая. Мне главное, чтобы книги были Вам приятны. Гризбаха я давно не считал своим. Постараюсь поискать — нельзя ли будет в Лейпциге найти его. Но во всяком случае его можно заменить — большим изданием Тишендорфа (немецкий теолог и исследователь Библии. — В. Р.), которое вероятно сейчас можно будет выслать Вам, если пожелаете. Ни на какую книгу я не смотрю, как на образец для Вас, а только как на материал, пособие. А что за корректуры потеряны Вами? (Это были корректуры книги «В чем моя вера», которая тогда печаталась в количестве 50 экземпляров, но была запрещена Победоносцевым. — В. Р.) Здесь были слухи о Вашей