Тайны Парижа. Том 1 - Понсон дю Террайль

— А! Вы возмущаетесь, не правда ли? Вы становитесь неумолимой, потому что ваши материнские чувства затронуты. А разве вы не убили моего сына?

Противники снова смерили друг друга взглядом; но баронесса уже перестала дрожать: преступная женщина уступила место матери, которая искала нож, пистолет, какое-нибудь оружие, чтобы убить человека, осмелившегося коснуться ее ребенка.

— Оставьте! — сказал полковник с презрением. — Я не убью вашего ребенка, я не убийца…

При этом обещании отчаянный гнев баронессы угас, и она снова упала духом.

— Я не убью его, — продолжал полковник, — но месть моя будет еще ужаснее: я, лишившийся своего сына, воспитаю вашего, сударыня; но… я воспитаю его под другим именем, и мать никогда не увидит его более…

Баронесса страшно вскрикнула и без сил опустилась на колени, протягивая руки к полковнику.

— Пощадите! — прошептала она чуть слышно.

— И если когда-нибудь, — продолжал тот неумолимо, — этот ребенок, которого вы не должны больше видеть, спросит меня, кому он обязан жизнью, я скажу ему, что мать его была бесстыдная женщина, одна из тех несчастных, которые ведут позорный образ жизни, и руки ее обагрены кровью; а ваше существование, сударыня, — прибавил он с угрозой, — будет отравлено, и вы будете знать, что на свете живет ваш сын, которого вы обожаете, но что вы никогда его более не увидите… вы будете знать, что сын ваш стыдится своей матери!

Баронесса вскрикнула еще раз и без чувств упала к ногам полковника.

«Лишь бы она не умерла, — сказал он себе, — а то месть моя будет неполной».

В эту минуту дверь с шумом растворилась и на пороге появился человек.

— Иов! — вскричал полковник.

Это действительно был Иов, который примчался из Парижа во весь опор, загнав по дороге трех лошадей, до того он спешил в Керлор.

XLII

Увидав Иова, полковник страшно побледнел. Он подумал, что старый солдат приехал сообщить ему о смерти Армана. Но Иов не был одет в траур, и лицо его, хотя грустно, все-таки не выражало того глубокого горя, которое появляется после невозвратимой потери любимого человека.

— Сын мой! Что ты сделал с моим сыном? — спросил полковник глухим голосом.

— Ах, — прошептал Иов. — Простите, полковник, тысячу громов!.. Простите… Но Бог поможет нам… мы его спасем!

— Спасем его! — вскричал полковник. — Спасем его! Он понял, что сын его еще жив, что Бог сделал чудо,

продлив эту хрупкую жизнь… Он понял, что граф сделался жертвой ошибки, считая Армана мертвым в то время, когда тот был только ранен… Каменное сердце смягчилось; стальной человек сделался слаб, как женщина, под влиянием охватившей его радости и без чувств упал на руки старого Иова.

Когда полковник очнулся, он не был уже в комнате баронессы Сент-Люс.

Он увидал себя в своей собственной комнате в Керлоре, лежащим в постели; у его изголовья сидели двое: солдат и Гонтран. Он узнал их и вспомнил все.

— Сын мой! Сын мой! — шептал он. — Сын мой не умер?

— Нет, — отвечал Иов. — Но он так тяжело ранен, что я приехал сюда за лекарством. Я сделал сто лье в двадцать часов.

— Лекарство… лекарство… — бормотал полковник, растерявшись. — Но что же нужно сделать? Отдать мою кровь, мою жизнь… Я все отдам за жизнь моего ребенка!

— Слушайте, — сказал Иов.

— Говори! Говори скорее… Говори, молю тебя во имя неба?

— Доктор, который лечит его, долго отчаивался… слабая надежда то появлялась, то снова исчезала… Наконец он послал меня к вам. Вы обещали мальчику… и если это обещание будет исполнено, он выживет.

— Да, — прошептал полковник. — Я обещал ему любовь этой женщины.

Он приподнялся. Глаза его блестели мрачным огнем, и быстрое решение осветило его лицо.

— Ах, — сказал он, — она у меня в руках, эта мать… Жизнь за жизнь, любовь за любовь… одного ребенка за другого: или она вернет мне моего сына, или я задушу ее ребенка!

Полковник встал и направился в комнату баронессы. Госпожа Сент-Люс умирала; у нее открылась нервная горячка; ее помутившийся рассудок не давал ей более возможности разобраться ни в своих чувствах, ни в совершившихся с нею происшествиях.

Наика горького плакала, сжимая в своих руках белые руки своей госпожи.

Появление полковника пробудило память у баронессы; Арман, граф Степан, ее недавние жертвы, ее исчезнувший ребенок, тайна ее позора и ее горе — сделавшиеся известными ее лакеям.

— А! — сказала она, увидав этого неумолимого человека, так жестоко отомстившего ей. — Вы пришли насладиться своим торжеством… не правда ли? Вы пришли повторить мне еще раз, что мой сын будет проклинать свою мать?

— Сударыня, — ответил полковник, — я принес вам надежду на искупление и прощение.

— Сын мой! Отдайте мне моего сына! — бормотала она. — И я буду ползать у ваших ног… я сделаюсь вашей рабой…

— Сударыня, — возразил полковник, — если бы было в вашей власти вернуть мне моего ребенка… сделали бы вы это?

— Ах! — вскричала она, поняв, наконец, как глубоко горе этого человека, и сравнивая его со своим собственным горем. — Я готова перенести самые жестокие мучения…

— Так знайте: Арман не умер.

Она вскрикнула от радости, потому что, если Арман не умер, то полковник не мог отказать ей вернуть ее ребенка.

— Он еще не умер, — сказал полковник, — но он умирает… Болезнь его борется с надеждой… надежда спасет его, если она осуществится.

Баронесса взглянула на полковника, и ей показалось, что она поняла его.

— Вы догадались, не правда ли? Вы поняли, что эта роковая любовь спасет его, если вы вернетесь к нему. Вы догадались, что вы должны полюбить или сделать вид, что любите моего сына, для того, чтобы он остался жив, и тогда я верну вам вашего сына.

Баронесса опустила голову и прошептала:

— Я ваша раба… приказывайте, что я должна делать?

— Ехать, сударыня, ехать сейчас же в Париж; сидеть день и ночь у его изголовья… спасти его! И если вы это сделаете, если мой ребенок будет жив, если вы его спасете… тогда я прощу вас, и… верну вам вашего сына…

— Лошадей! — крикнула баронесса. — Я поеду сегодня же утром.

Действительно, два часа спустя полковник и баронесса Сент-Люс скакали в почтовой карете по дороге в Париж и в двадцать часов проехали расстояние, отделяющее Керлор от маленького отеля Шальо.

XLIII

Альберт де Р. и г-н Добрэ поместились у изголовья Армана и не отходили от него ни на минуту. Арман, то умирающий, то подававший надежду на выздоровление, беспрестанно повторял имя баронессы Сент-Люс. Альберт рассказал всю его историю пользовавшему его врачу. Доктор, человек необычайно сведущий и старавшийся доискаться первоначальной причины болезни, выслушал его и сказал: