Невеста Драконов - Кристина Лу

"Шенхар, кто ты такой? И почему ты мне снишься?"

Ответов, как всегда, на ее вопросы не было..

Соня села, тряхнула головой, небрежным движением смахнула слезы и долго смотрела в непроницаемо темное окно. Только стук колес напоминал о том, что они движутся вперед, в Россию, домой. Снова странное желание: зажмуриться, зажать уши, просидеть так целую вечность, ничего не видя, ничего не слыша, ни о чем не думая, спрятаться от целого мира, сбежать, как последней трусихе. Но вместо этого руки судорожно комкают простыню, ногти сквозь тонкую ткань больно впиваются в ладони. Дурацкая привычка, - усмехается Соня, - совершенно дурацкая. Она уже столько раз раздирала нежную кожу на ладонях, что не будь рядом Вэя с его способностью заживлять раны, они бы давно покрылись шрамами в форме полумесяцев. И не надо было много света, чтобы видеть, что белая простыня перепачкалась кровью от ее израненных ладоней.

Соня поднялась, тихо щелкнул замок, дверь отъехала в сторону. Мимолетный взгляд в сторону Вэя - спит, даже не проснулся, а потом длинный коридор, освещенный желтоватым светом, в конце которого стоит Лейн, положив руки на перила и смотрящий то ли в непроницаемую тьму окна, то ли на свое отражение в свете тусклых ламп. Он повернул голову на звук, легко, еле заметно, улыбнулся в знак приветствия. Соня двинулась в его сторону.

– Не спится? - спросил он.

Его голос был грустным, наполненный какой-то неведомой Соне тоской.

– Сон приснился.

– Кошмар?

Лейн снова смотрит в окно. Его отражение в стекле медленно покачивается в такт движению поезда.

– Не знаю, - Соня ответила честно.

– Бывает.

Они некоторое время молчали. Соня первой нарушила тишину.

– А тебе? - спросила она.

– Гай не снятся сны. Это людская особенность, но иногда хочется, чтобы приснилась Мерью. Знаешь, я ведь ее толком-то и не видел.

Соня ему сочувствовала. Любить, ничего не зная об объекте своей любви, наверное, невероятно сложно.

– Хочешь, расскажу, как это бывает у Гай? - неожиданно спросил Лейн, будто читая ее мысли.

Соня кивнула. Ей было интересно узнать побольше об этой их болезни, о проклятии и о великом даре одновременно.

– Это как болезнь, - начал Лейн, - сначала она протекает скрыто. Ее не видно и не слышно, только осторожное, едва уловимое присутствие чего-то непонятного на краю сознания, но когда ты ребенок, то просто не обращаешь на это внимания, ведь есть масса других, более интересных вещей. Все меняется в младшей школе. Болезнь впервые заявляет о себе и напрочь отбивает любое желание, и не хочется уже ничего. Дальше - хуже, ты уже не можешь общаться со сверстниками, тебя раздражают их глупые игры, становишься задумчивым, все больше смотришь в окно на переменах. Старшие пытаются тебе объяснить, что происходит, но ты пока не понимаешь. На всем потоке бывает только всего трое-четверо таких "больных", они прячутся по углам, их территория строго поделена, и никто не имеет права врываться в их личное пространство. Это возраст одиночества, когда никого не хочешь видеть, когда тебя все раздражают, и ты можешь сидеть часами у окна и смотреть, ни о чем не думая. Понимание, что тобой завладела любовь приходит позже, когда оцепенение, в котором ты пребывал долгие годы, проходит, и ты понимаешь, что тот зверь, который прочно обосновался у тебя внутри, который день ото дня грызет тебя, никуда не денется, и учишься с ним жить. Ты любишь, но еще не знаешь кого. Ты куда-то стремишься, но сам не знаешь куда… Но ты ищешь, заглядываешь в каждое лицо в надежде, что вот он твой избранник. Порой поиски затягиваются на столетия. Мне повезло. Одного только мимолетного взгляда хватило, чтобы понять: "Это она!". Я был в ужасе, когда узнал, в кого меня угораздило влюбиться: клан Восхода, сама Мать… Но все, что я мог, это смириться.

Лейн замолчал. Тишина, точно живая, сгустилась вокруг их, и не хотелось ничего говорить, не хотелось ничего спрашивать, только молчать и думать: "Слава Богу меня обошла эта напасть!", но не чувствовать облегчения, а только какую-то непонятную, смутную тоску, схожей с тоской в глазах Лейна. Все-таки, любовь Гай - это чудо, потому что она не знала ни границ, ни правил, ни запретов. Она была свободна, но свою жертву сковывала миллиардами цепей, от которых невозможно освободиться. Она красива, как распустившийся на рассвете цветок в капельках росы, но она разрушительна…

– Любовь, - вновь заговорил Лейн, - это наша главная слабость, и главная наша сила. Почти все Паладины ею поражены, ведь эта болезнь дает намного больше, чем забирает: выдержку, терпение, выносливость и многое другое. Мы в большинстве случаев не называем имена своих любимых и очень редко бываем с ними вместе, потому что это самое слабое наше место, которым могут легко воспользоваться враги, поэтому любим незримо, со стороны… И даже если кто-то из наших избранников решает завести семью, но не с нами, мы не ревнуем, просто смиряемся…

Соня нахмурилась. Любовь Гай, действительно, была другой, действительно чужой для восприятия человека, который привык быть собственником.

– Почему?

Лейн грустно улыбнулся.

– Потому что наша любовь никогда не бывает взаимной. Как бы сказали люди, это наш крест, и ничего изменить мы не можем.

– То есть, если я бы полюбила кого-то, то он бы мне никогда не ответил?

– Ты не поняла, Соня. Ты можешь нравиться партнеру, он может создать с тобой семью, но он никогда не полюбит тебя так, как это делаешь ты, поэтому все его признания в любви будут ложью. Вы, люди, очень легко произносите эти слова, потому что они имеют для вас дугой смысл, нежели для нас. Ваша любовь не вечна, ваша любовь - это искра, которая потом переходит в привязанность или привычку, бывают, конечно, исключения, но это удел очень немногих.

Соня украдкой вздохнула. Ей это было сложно понять. Она привыкла к "людской" любви, о которой твердили на каждом углу, которую затаскали, опошлили, окунули в грязь или сам ее смысл исказили до неузнаваемости.

– Ты хочешь быть с Мерью? - спросила Соня.

Назвать этого капризного ребенка матерью у нее не поворачивался язык.

– Да. Но это решать не мне, а ей.

И в тишине, нарушаемой только стуком колес, повисли недосказанные слова. А Соня и так поняла, что не сказал Лейн.

"Я всего лишь ее раб. Она - моя госпожа".

И девушка не знала, что ей делать: то ли сочувствовать, то ли завидовать.

Это была Россия, а значит и атмосфера была здесь другая. Дыхание само по себе участилось, воздух был тяжелым от выхлопов старых машин. Это ничего, даже хорошо, ведь напоминает о том, что она дома. Она вернулась домой, в родную страну, где говорят на знакомом с детства языке. Здесь нет китайской аккуратности, здесь дороги такие же как и по всей России: полны ухабов и неровностей, здесь кругом угловатые дома с облезлой краской и осыпавшейся штукатуркой. Здесь блестящие обертки и пустые пачки от сигарет валяются на газоне, прибитые пылью. Но это ее, Сони, дом, это ее родная страна, огромная, богатая, но несовершенная настолько, что даже перенаселенный Китай кажется более организованным и, наверное, цивилизованным.