Наше дело правое - Сергей Раткевич

— Все в воле Господней… — начал было чернец и внезапно швырнул клобук оземь. — Не все ворону когтить, и на него когти сыщутся!

— Гляди-ка, двое!

— Ямназай! Первый который… Что Олега Резанского убил…

— Ну теперь держите Олеговича. Крепко держите!

— А второй-то Ямназаю на кой?

— Видать, забоялся богатур Предслава нашего, — усмехнулся одними губами Обольянинов, — подмогу прихватил. Ну да на его подмогу у нас перемога найдется.

— Не смей! — коротко бросил князь, и все замолчали. Саптары приближались. Первый, исполинского роста, восседал на огромном, непохожем на степных лошадок коне, второй держался сзади след в след, разглядеть его против солнца не получалось.

— Это судьба, княже, — громко сказал Обольянинов, — их двое и нас двое!

— Судьба, да не твоя, — огрызнулся Предслав. — Ничего, с Божьей помощью двоих возьму…

— Не жадничай, — хмыкнул Орелик, — не ты один копьем володеешь… Братцы, глянь! Чудной он какой-то, будто и не саптарин.

— И то!

— Ну и орясина! Страх Господень!

— Немчин, что ль? Али лех?

— Немчину, ему невоградец нужен…

— Плескович тож сгодится.

Немчин? Георгий отвернулся от изготовившегося к сшибке Жданковича и сощурился, разглядывая вдруг показавшийся знакомым силуэт. За Ямназаем следовал не саптарин, а самый настоящий авзонийский рыцарь. Набежало облако. Утренний ветерок услужливо развернул длинный вымпел на белом копье, но и без этого Георгий понял, кто перед ним. Знакомый белокрасный значок лишь подтвердил догадку: вот она, судьба… Захочет, в родном городе раскидает, захочет, за морями сведет.

— Это рыцарь Гроба Господня, — хриплым голосом сообщил Георгий, — я видел… их посольство в Юртае и могу назвать имя этого бойца. Годуэн де Сен-Варэй. Первый боец Ордена. На копьях и с топором хорош. На мечах чуть хуже.

— Галдин Сварей? — Орелик, оценивающе уставился на подъехавшего ближе «гробоискателя». — Ну и имечко…

— Значит, гость Обатов, — задумчиво произнес князь. — Показать хан хочет, что не только Болотич с ним, но и авзоняне, а с нами — никого.

— А Захар? Пришел же старый!

— Гоцулы для саптар те же роски, да и не бьются горцы конно…

Вот тут и выйти бы вперед, назваться и закончить начатый в Анассеополе спор, но дед, отец, Андроник, София не заслужили того, чтобы подлипалы Итмонов смеялись над удравшим к варварам Афтаном. Ради мертвых придется молчать, а с Сен-Варэем пусть говорит Орелик. Рыцарь хорош, но старший дружинник управится…

— Эх, — пробормотал Обольянинов, — хоть бы леха нам какого али знемина.

Георгий посмотрел на свои сапоги, потом заставил себя поднять голову и уставился на Ямназая. Саптарский богатырь, подбоченясь, проехал мимо холма, заворотил коня, двинулся назад. Слева и справа уже дрались, но главный поединок будет здесь. Убийца резанского князя и его бывший дружинник. Но сперва авзонянин. Старый знакомый. Гость хана, союзник Итмонов, первый боец Ордена…

Гордо реял на ветру знаменитый красно-белый вымпел, железным изваянием попирал ждущую крови землю Годуэн де Сен-Варэй. Рыцарь берег коня, не снисходя до роскских дикарей, зато, не жалея сил, дул в блестящий рог герольд, оповещая, что гость и друг императора Обциуса желает преломить копье с равным из числа друзей и союзников герцога Тверенна.

Вздохнул, посмотрел несчастными глазами Никеша. Промолчал, а если б нет?

— Ничего, — объявил всем и никому Предслав, — двое так двое. Не съедят. С первым, как с немчином, со вторым, как с саптарином. Пошел я, братцы…

Зашуршала под сапогами трава, заржал одинокий конь, тень от каменного столба на мгновенье изогнулась кривым деревом. Георгий сам не понял, как увязался за Предславом, хотя не он один. Орелик тоже пошел, и Никеша, и Аркадий со Щетиной.

Белый Предславов жеребец нетерпеливо перебирал ногами в ожидании седока, а возле… Возле рыл землю неоседланный аргамак. Серебристо-серый, будто сошедший с мозаики в Леонидовой галерее. Рядом с могучим соседом он казался чуть ли не невесомым.

— Откуда такой?

— Не углядели.

— Да не было тут его, верно говорю!

— Сам знаю, не было. А теперь есть…

В лошадиных глазах отразилась белая дорога, одинокое дерево, запитые солнцем холмы. Не здешние, поросшие травами, а крутые и голые. Конь коротко, требовательно заржал и стукнул копытом. Он ждал всадника. Он требовал боя. Нет, не требовал — умолял!

— Никак признал?

— Точно!

Призывное ржанье, пристальный, почти человеческий взгляд. Серебристая морда тычется в плечо, горячий ветер шевелит гриву, доносит звуки боевых киносурийских флейт. На берегах Кальмея? Откуда?!

— Гляди, как льнет! А со мной зверь зверем!

— Юрыш, точно не твой?

— Хорош, чертяка!

Можно вновь не понять, отойти, отречься, продолжая морочить судьбу и совесть. Георгий положил руку на плечо взявшегося за стремя чернеца.

— Подожди меня, Предслав.

— Ты чего? — не понял Орелик.

— А того, — раздельно и радостно произнес Георгий, — что знаю я Годуэна де Сен-Варэя. Не зря его сюда черт занес и меня заодно. Мой он.

— А сдюжишь? — задал единственный вопрос Предслав. — Сам говоришь, зверь не простой.

— Не простой, — усмехнулся Георгий, — да я не проще. Князю скажите. Никеша, ты и скажи, ты все знаешь…

Руки действовали сами, расседлывая притихшего рыжего, снимая уздечку, готовя к бою взявшегося из ниоткуда красавца. Серый не упрямился, не мешал — ему самому не терпелось. Навязчиво и хрипло звала противника труба, толпились вокруг роски. Пришел даже Обольянинов. Они уже знали все: и о хане, и об Андронике, и об Исавре. Начав говорить, дебрянич не унимался, но голос друга и пожелания удачи доносились словно сквозь стену, и эта стена делалась все толще.

— Пора! — раздалось за левым плечом, и Георгий, резко обернувшись, поймал взгляд давешнего старика. — С тобой благословение нашей земли, гость. Иди.

— Не только вашей!

Достать из переметной сумы туго скрученный сверток, рвануть неподатливый шнурок, развернуть тяжелую ткань…

Он принял из рук матери шлем и щит. Вот и все. Обратной дороги больше нет. Киносуриец, взявший щит, возвращается лишь с победой. Или не возвращается вовсе.

— Да помогут тебе боги! — твердо произнесла мать. Такой он ее и запомнит. Сжатые губы, гордо вздернутый подбородок, жреческая диадема из сплетенных змей. — С ним или на нем.

На мгновенье показалось — царица хочет что-то добавить, но что можно объяснить за оставшиеся мгновенья на глазах множества свободнорожденных?