Полюс капитана Скотта - Богдан Сушинский

Оказалось, что Уилсон был одним из первых читателей его книги «Путешествие на „Дискавери“», которой доктор восхищался и которую всячески рекламировал в кругу своих друзей и знакомых. Стоит ли удивляться, что теперь был уверен: на самом деле, капитан трудится не над какими-то там дневниковыми записями, а сразу над книгой. Однажды он так и спросил Роберта:

— Следует полагать, что эту книгу вы назовете «Хроника полярного странника»?

— Увы, это еще не книга. Но название уже принимается.

— Вы действительно готовы назвать так свою книгу?! — искренне возрадовался доктор.

— А что, «Хроника полярного странника»… По-моему, вполне приличное название. Точное и по-своему даже образное. Признаю, что лично мне ничего подобного в голову никогда не приходило. Наверное, я слишком уж прагматичен для подобных наименований. Над названием своей первой книги я бился почти столько же, сколько над самой книгой. И все равно получилось слишком обыденное, простоватое. Как, впрочем, и сама книга.

— Не гневите своего небесного покровителя, капитан. Вашим «Путешествием на „Дискавери“» я зачитывался с таким же интересом, с каким в свое время зачитывался «Робинзоном Крузо». И не я один, таких романтиков было и еще будут тысячи.

— Вот именно: «романтиков», — уточнил Скотт. — Их всегда хватало.

— Не впервые слышу, как о романтиках вы отзываетесь с нескрываемой иронией, капитан. И всякий раз удивляюсь этому.

— Точнее было бы сказать: «С сарказмом…»

— На такое определение я конечно же не решился бы. Но даже ваша ирония меня удивляет. Можно подумать, что вы и в самом деле недолюбливаете романтиков за их… романтизм.

— А ничего удивительного: действительно недолюбливаю, — пожал плечами Скотт.

— Но ведь вы же сами их порождаете! — удивленно воскликнул Уилсон. — Своей книгой, своими путешествиями и открытиями. Своим бесстрашием, наконец.

Скотт задумался, вновь пожал плечами и неохотно согласился:

— Впрочем, кто знает? Возможно, вы правы: порождаю. Поскольку вся моя жизнь, так или иначе, а соткана из этой самой «романтики».

— Значит, я все-таки не ошибался.

— …Хотя всегда недолюбливал романтиков, противопоставляя им людей дела и долга. Потому я себя отношу к этим людям — фанатично преданным своему делу и долгу.

33

Выбравшись утром из палатки, чтобы покормить собак, Дмитрий увидел, что метель немного улеглась, однако по-прежнему шел густой снег, и пространство вокруг было скрыто от глаз серой пеленой тумана. Он попытался найти след, который бы вел на юг, навстречу группе Скотта, и обнаружил, что его почти не видно. Более или менее четко просматривался он лишь на северо-запад, откуда они с англичанином несколько дней назад прибыли.

Увлекшись, Дмитрий не заметил, как из палатки выбрался и Эпсли. Англичанин тоже сначала осмотрел следы, затем с минуту философски осматривал низкое, серое поднебесье, все больше убеждаясь в том, что в ближайшие часы ждать прояснения бессмысленно.

— Мы идем на юг? — спросил Гирёв, прекрасно понимая при этом, что идти на юг сейчас нельзя.

— Даже если группа Скотта приближается, при таком тумане и снегопаде мы можем разминуться, находясь в пятидесяти шагах друг от друга. Вы, каюр, согласны с этим?

— Разминуться, понятное дело, можно, — пробубнил Дмитрий. — У нас, на Сахалине, было много случаев, когда каюры блуждали и «уходили в никуда». Навеки — и в никуда.

— То есть вы осознаете всю бессмысленность вашего вчерашнего стремления идти на юг? Только не лукавьте и не пытайтесь выглядеть гуманистом в тех случаях, в каких это к лицу разве что полярнику, не обладающему ни опытом, ни разумом.

Гирёв понимал, что в эти минуты англичанин пытается подстраховаться, дабы со временем в глазах полярников, оставшихся на базе, не выглядеть трусом, отказавшимся от попытки спасти группу Скотта ради собственного спасения. Однако возразить ему было нечего.

— Понимаю, профессор, понимаю.

— В таком случае договариваемся, что решение не идти дальше на юг было нашим общим.

— Подтверждаю, общим. Тогда что же, прямо сейчас уходим в сторону базы?

Черри-Гаррард молча докурил трубку, выбил ее о борт саней и зычным унтер-офицерским голосом проговорил:

— Как командир группы, принимаю такое решение. Мы остаемся здесь еще на двое суток.

— Значит, все-таки остаемся?! — был поражен логикой его решения каюр. — Но ведь только что…

— Только что я выступал против нашего дальнейшего продвижения на юг, понимая, что, если вас не остановить, вы потребуете идти к полюсу. Теперь же наши действия таковы: если группа капитана не появляется, мы уходим на северо-запад, спасая теперь уже самих себя от совершенно бессмысленной гибели.

Двое суток спустя, в то время, пока Дмитрий кормил лаек и готовил упряжку к походу, Эпсли прошел на лыжах около полумили на юг, чтобы подняться на возвышающийся там холм. Небо окончательно прояснилось, даже выглянуло солнце, но, сколько англичанин ни всматривался в заснеженную даль, сколько ни осматривал пространство на запад и восток от холма, никаких признаков жизни обнаружить так и не сумел. Оставив на складе записку для капитана Скотта с описанием ситуации, в которую попала его вспомогательная группа, Черри-Гаррард подсел на задок саней и скомандовал:

— На север, каюр! На спасительную базу! И да помогут нам духи этого бездушного континента!

Теперь, отступая перед беспощадностью этой «мертвой страны мертвых», молодые полярники, как никогда раньше, со всей возможной ясностью, осознавали: оставаясь холодной и безразличной к человеческим помыслам и страстям, Антарктида, эта ледяная пустыня, способна была дарить жизнь только тем людям, у которых хватало силы, воли и мужества отстоять её в неравной, погибельной борьбе.

…Полярники поднялись на увенчанную высоким гурием возвышенность и обессиленно попадали у его подножия. Казалось, уже никакая сила не способна была поднять их, ибо всему есть предел; тем более, что предел их собственных сил настал уже, как минимум, двое суток назад.

Приученные к тому, что возле каждого гурия их каюры устраивают небольшой привал, собаки тоже остановились, но вдруг вожак радостно взвизгнул, взвыл и попытался в одиночку потащить нарты дальше. А спустя еще несколько мгновений вся упряжка вновь уперлась искалеченными лапами в твердый наст, сорвала сани с места и, к величайшему удивлению Гирёва, скрылась где-то в низине.

— Что это с ними, Дмитрий? — по-русски спросил англичанин, устраиваясь так, чтобы упираться плечами в подножие «метки бытия».