Полюс капитана Скотта - Богдан Сушинский

— Мы не хотим, чтобы остаток нашего пути прошел под знаком какого-либо недоразумения между вами, доктор, и остальными членами экспедиции, — сопроводил свои извинения Роберт.

— Можете считать, что об этом уже забыто, сэр, — едва сдерживая волнение, заверил его Уилсон. Сам тот факт, что офицеры решили извиниться перед ним, доктор воспринимал с глубокой благодарностью.

— Если мною и моими товарищами и была допущена некорректность, — продолжил капитан, — то продиктована она была исключительно тяжелым физическим и душевным состоянием каждого из нас. И вам, как доктору, это должно быть понятно.

— Я принимаю ваши извинения, джентльмены, — произнес Уилсон тоном, которым папа римский обычно отпускает грехи своей пастве на площади Святого Петра в Ватикане. — Но вы так и не убедили меня в том, что таблетки опиума должны находиться у вас, а не в общей аптечке. И заклинаю: помните о нашем уговоре и христианских заповедях.

Погода по-прежнему оставалась отвратительной, снег был предельно жестким, а нарты казались неимоверно тяжелыми. К тому же вскоре группа сбилась со следа и затем долго блуждала, пока наконец вновь не набрела на него.

Обнаружив прямо перед собой, из-за снежной пелены возникший гурий, Скотт и остальные полярники так обрадовались ему, что готовы были опуститься на колени, словно язычники перед восставшим из пепла и небытия идолом. Всем тут же захотелось разбить возле него лагерь, и капитану понадобилось немало силы воли, чтобы заставить себя и спутников вновь взяться за лямки нарт.

Вечером, проведя астрономические наблюдения и поколдовав над картой, Бауэрс объявил, что в течение дня они прошли немногим более шести миль, но часть из этого расстояния стала данью блужданиям. По его прикидкам, до «Однотонного» склада все еще оставалось около пятидесяти пяти миль, а продовольствия у них должно было хватить только на семь суток.

— Вряд ли в последующие дни мы сможем преодолевать более шести миль, сэр, — обратился он к Скотту. — Таким образом, при нынешнем рационе провианта у нас хватит только для преодоления сорока двух миль. Поэтому мы стоим перед выбором: либо резко уменьшить рацион, либо готовиться к тому, что последние двое суток нам придется идти голодными.

— Ваших вечерних докладов, лейтенант, я всегда жду с ужасом.

— С таким же ужасом и я готовлюсь к этим докладам, сэр, — покорно признал Бауэрс.

— Но вы не огорчайтесь. Мне даже трудно представить себе, что бы мы делали, если бы не вы. Кто бы осуществлял все эти наблюдения и расчеты, кто определял бы наше месторасположение и распределял продукты. Признаю, что из нас четверых только вы все еще сохраняете выдержку, здоровье и ясность размышлений.

— Вы слишком снисходительны ко мне, сэр. Увы, я тоже теряю силы.

Скотт наклонился к лейтенанту и почти на ухо, полушепотом произнес:

— Никто не должен догадываться об этом, лейтенант. Теперь вся надежда только на вас. Самим своим поведением вы вдохновляете экспедицию.

Еще три дня прошло в борьбе за каждую милю; в борьбе с болью, сомнениями, а порой — и с отчаянием. Все это время дул сильный встречный ветер, разрушая всякие надежды на силу паруса; к ночи температура порой опускалась до сорока двух градусов, и уже не только Отс, но и доктор Уилсон представал перед капитаном настолько угнетенным и обмороженным, что не в состоянии был помогать даже при установке палатки. Так было и перед этой ночевкой. Когда Скотт и Бауэрс наконец установили свою «походную хижину», Уилсон просто заполз в нее и надолго затих, словно тут же уснул.

Что же касается ротмистра, то он не способен был даже на такой поступок. Отставной драгун сидел на задке нарт и создавалось впечатление, что намеревался уснуть там, причем уснуть навсегда. Допустить этого лейтенант не мог, он вышел, почти силой завел его в палатку и принялся готовить ужин.

Утром же, когда после завтрака настала пора снимать палатку, Отс вдруг попросил товарищей оставить его здесь, в спальном мешке, а самим идти дальше.

— Если быть честным, я очень надеялся, что утром уже не проснусь, — попытался он бодриться, — но, как видите… Никаких шансов у меня уже не остается, а вы еще можете спастись. Поэтому застегните меня в спальном мешке и уходите.

В палатке воцарилось напряженное молчание.

— Вы — мужественный человек, ротмистр Отс, — первым заговорил Скотт. — Мы ценим это качество. Но мы не можем так поступить. По существу, мы все обречены, но пока мы способны идти к своей цели, мы обязаны идти.

— Вы даже не представляете себе, какую невыносимую боль мне приходится терпеть в пути, — почти простонал Отс.

— Вы не правы: представляю. Поэтому-то и ценю ваше мужество. Лейтенант, помогите ротмистру драгунского полка собраться в дорогу и определите его место у нарт, — жестким приказным тоном завершил свою короткую речь начальник экспедиции.

Отсу и в самом деле понадобилось собрать в кулак всю силу воли, чтобы в тот день пройти вместе с товарищами еще несколько миль. Однако к ночи ему стало совсем плохо.

— Понятно, что завтра или послезавтра я погибну, сэр, — обратился он к Скотту. — Мне тяжело думать о тех страданиях, которые весть о моей гибели причинит моей матери, жене, всем моим родным и близким, о которых я часто думаю в последние дни. Зато, умирая, я надеюсь, что офицеры и солдаты моего Иннискиллингского драгунского полка будут гордиться тем, что их сослуживец побывал на Южном полюсе. Как будут гордиться и тем, что смерть свою ротмистр Лоуренс Отс встретил достойно, как и подобает офицеру их полка.

Скотт понимал, что это не только слова прощания, а что в такой завуалированной форме Отс просит быть снисходительным к проявлениям его слабости и расщедриться в дневнике на несколько слов о его мужестве, которое ротмистр-драгун — нужно отдать ему должное — проявлял в течение всей экспедиции.

— В полку узнают, что крест исследователя Антарктиды вы несли достойно, — пообещал он. — Я об этом позабочусь.

Чтобы хоть немного утолить боль, Отс принял две таблетки и действительно уснул, а утром вновь удивился, что все еще жив. За стенками палатки вновь набирала силы метель, и, готовя себе завтрак, полярники понимали, что опять придется, как минимум, половину дня потратить в ожидании, когда это буйство природы утихнет.

— Завтракайте без меня, — неожиданно молвил Отс, с трудом поднимаясь на ноги. — Я выйду, чтобы немного пройтись. Судя по всему, вернусь нескоро.

Встревожившись, Бауэрс потянулся было вслед за ним, однако Уилсон положил руку ему на плечо и, по скрипу снега определив, что шаги ротмистра удаляются, произнес: