Пленники Раздора (СИ) - Екатерина Казакова

Девушка улыбнулась, поцеловала его в щеку, а потом круто развернулась и вышла.

И больше после этого не приходила.

Мара являлась в лекарскую с первыми сумерками. К ней уже привыкли, как в своё время привыкли к Клёне.

Выучи лекарей, сперва относившиеся к волколачке настороженно, постепенно оттаяли. Девка была красивая, веселая, а уж до чего на язык острая…. Одним словом, для ушей отдых, для глаз отрада. Да ещё время всегда подгадывала такое, чтоб креффов не было.

Нынче с ратоборцем ночевал старший из Ихторовых выучей — Любор. Любор был молчалив, но Мара его забавляла.

— Пришла я, — возвестила волчица от порога. — Дело пора делать.

Любор спросил:

— Нынче-то что?

Девушка махнула рукой.

— Узнаешь.

Фебр уже одетый ждал на своей лавке. Днем у него не получалось вставать — и Ихтор, и Руста единодушно считали, что вой недостаточно окреп. Однако ему всё-таки уже разрешили сидеть, а не лежать бревном.

— Ишь ты! — Мара поглядела на обережника. — Да тебя не признать.

Отросшие волосы ему отмахнули, да и бороды не осталось следа, только несколько свежих порезов на щеках говорили о том, что брился ратоборец, сам.

Фебр улыбнулся удивлению волчицы.

— Ну, чего сидишь? Вставай, — тут же оживилась Мара. — пойдём гулять, раз красивый такой. Эй, как тебя там? Помоги что ли.

Любор нахмурился:

— Ты никак во двор собралась его тащить? — спросил он.

— Почему это я и почему тащить? — тут же подбоченилась волчица. — Сам пойдет. Да не сопи ты! Пусто там. Не увидит никто.

Обережник вытянул из-за лавки костыль.

— Будет вам лаяться…

Несколько мгновений он собрался с духом, а потом, попытался встать. Не вышло. Деревяшка скользнула по гладкому каменному полу и вылетела из-под неокрепшей ещё руки.

— Куда?! — Ходящая метнулась, хватая Охотника под локоть, поскользнулась сама и упала, увлекая за собой человека.

Фебру показалось, падение было медленным, он успел изготовиться к удару и последующей за ним боли, но вместо этого растянулся поверх ругающейся женщины.

Любор матерясь, на чем свет стоит, подскочил, поднял обережника, помог ему пересесть на лавку, а волчица встала на ноги и сказала:

— Дури-то в тебе много, а сил ещё подкопить надо. — И обернулась к лекарю. — Помогай, чего вылупился?

— Нет, — твердо ответил целитель. — Пусть сидит пока. Ежели таким серым будет — никуда не пущу.

— Серым! — тут же возмутилась Мара. — Дак с чего ему розоветь тут?

Любор отвернулся, давая понять, что спорить не собирается.

Волчица фыркнула и села рядом с ратоборцем.

— Отдышись, да попробую тебя хоть по конуре этой поводить сызнова.

Он всё-таки отдышался. И смог походить, держась за оборотницу, по покою. А потом за окном повисла ночь.

— Ну? — требовательно спросила волколачка лекаря. — Теперь-то поможешь?

Однако не её натиск заставил Любора подчиниться. Парень видел немую мольбу в глазах обережника, видел, с какой жаждой он пытался вновь подчинить себе ослабевшее изувеченное тело, как хотел избавиться от навязчивой опеки креффов. Ещё бы! Просиди почти два месяца взаперти…

Поэтому целитель вздохнул и кивнул.

Вдвоем с волчицей они помогли Фебру доковылять до двери, а там, подставив плечи и удерживая под руки, вывели в узкий проход между лестницей, поднимавшейся на верхний ярус Башни, и дверью во двор.

Целитель боялся, что вой завалится, чуял, как взопрел он под рубахой. Но обережник выдюжил, хотя зубами скрипел так, что у лекаря самого челюсти сводило. На крыльце в лицо ударил порыв прохладного весеннего ветра, в котором мешались запахи леса, камня и приближающегося дождя.

У Фебра перехватило дыхание, и проклятое тело разом ослабло, обмякло…

— Дайте… сяду, — тихо попросил он.

Его опустили на ступеньки. Ратоборец закрыл глаза. Голова кружилась, кровь стучала в висках.

— Как… хорошо… — прошептал обережник.

После запаха трав и настоек, царившего в лекарской, ночной воздух казался сладким и пьяным. Небо нынче было непроглядно чёрным, без звезд. За высокими стенами крепости шумели деревья.

Любор присел рядом с воем и подпер его для надежности плечом. Мара осталась стоять, обняв рукой столбик крыльца и прижавшись к нему щекой. Все трое молчали и смотрели в непроглядную темноту. Каждый размышлял о своём.

Целитель равнодушно думал о том, что крефф непременно узнает об учинённом самоуправстве и, пожалуй, взгреет за ослушание. Сечь не станет, конечно. Выдерет словами. Ихтор, как пропала его кошка, злющий ходит, словно в него Донатос вселился. Ну да ладно. Пусть покричит, душу отведет. Любору-то всё равно, а креффу облегчение. Хуже мыслей о наставнике были другие, которые уже много дней не давали парню покоя — в отличие от своих погодок, засиделся он в крепости. Давно уже его однокашники разъехались по сторожевым тройкам. А вот Любора все держали при Цитадели, будто неуча какого…

Мара, стоявшая в стороне, не догадывалась, о тяжких думах лекаря. Она глядела на тёмные тени деревьев, качающиеся за стеной, и вспоминала брата, которого не видела уже много месяцев. Он ведь где-то там. В этом самом лесу. Так далеко… Увидятся ли снова?

А Фебр вспоминал девушку. Красивую девушку с огневыми глазами. «Ты у меня стрела в сердце…»

Как же больно!

За их спинами через открытую дверь Башни лился колеблющийся тёплый свет. То огоньки лучин, горящих в лекарской, подрагивали от сквозняка…

А ночь была густо-чёрной.

Обоз въехал в Цитадель поздним утром. День выдался облачный и ветреный, но тёплый. Лесана спешилась и вела лошадь в поводу, а когда подбежал служка, отдала ему поводья и огляделась. Ох, долго странствовала! То-то теперь на душе тепло, будто вернулась домой после долгой отлучки.

За спиной захлопнулись высокие ворота, и девушка услышала, как Кресень говорит Чету:

— Ну, всё, купче, разоблачайся. Бить тебя будем.

Ребята выбирались из телег, смеялись, переговаривались, доставали из возков заплечники, в которых везли одежу, разбирали спрятанное под рогожами оружие.

— Эге-е-ей! — крикнул Хлад замершим в стороне старшим выучам. — Не признали, щеглы?

Послушники переглянулись, недоумевая, с чего бы торговому люду оружаться да ещё и ехать так в крепость.

— Стёша, Встрешник тебя раздери! — ругался кто-то у одной из телег. — Будет уж дрыхнуть! Как хорь спишь который день. Вылезай, приехали.

— А? — всклокоченный парень выглянул из возка и спросил сиплым ото сна голосом: — Чего орешь-то?