Мэри Пикфорд - Айлин Уитфилд

Повесив трубку, Мэри едва сдержала слезы, — она думала, что это та малость, которую она может сделать для Бадди, — и взялась за работу над официальным заявлением. «Я думаю, всех нас будут утешать воспоминания о той радости и атмосфере приключения, которую он дарил миру. Он ушел внезапно, как делал все в этой жизни, но невозможно поверить в то, что этот вибрирующий и веселый дух исчез навсегда».

Она не пришла на похороны: «Мне кажется, что глядеть на мертвых — это варварство. В тот миг, когда дух оставляет тело, оно превращается в пустую оболочку». Возможно, она не захотела ехать из-за Сильвии. Актриса Глэдис Купер с циничной иронией описывает леди Эшли в трауре, но с накрашенными ногтями на ногах, выглядывающими из босоножек. Но Летиция считала скорбь Сильвии искренней. «Полагаю, что она действительно любила дядю Дугласа. Никто не переживал его смерть так тяжело, как она». Сильвия в течение нескольких месяцев горевала по Фэрбенксу.

Мэри плакала в одиночестве, сидя в купе поезда, едущего в Нью-Йорк. Но сначала она позвонила Чаплину, который тоже не собирался на похороны. «Я не перенесу вид того, как они положат на Дугласа могильную плиту», — сказал Чарли. Вместо этого он объявил день траура, приостановив съемки своей новой картины. Около часа Пикфорд и Чаплин говорили о былых временах, о веселье на лужайке в Пикфэре, о ночных беседах и о старых фильмах. «Ты помнишь, как я всегда показывал свои фильмы Дугу?» — спросил Чаплин (он ненавидел все свои ленты, но всегда ждал от Фэрбенкса слов одобрения). «Я все еще вижу, как он сгибается от смеха, не в силах смотреть на экран, — ответила Мэри. — Я даже помню, как он закашливался в такие моменты». После этого разговора она вспоминала, что Фэрбенкс относился к Чаплину как к младшему брату и мог без конца слушать его истории.

«Бог сжалился над актерами, — заявил Сесиль Хардвик, часто оставлявший лондонскую театральную сцену ради кино, — и подарил им место под солнцем и плавательный бассейн. Правда, за эти блага им пришлось закопать свои таланты». Лос-Анджелес казался Хардвику Сибирью с пальмами. Журналист Брюс Бливен, проезжая через этот город, обратил внимание на «изысканную компанию безмятежных существ, чьи тупые лица указывали на то, что каждое из них старалось казаться полным идиотом».

Это типичное заявление для людей с Восточного побережья и театральных деятелей, которые не хотели мириться с поставленным на конвейер кинопроцессом. Но, несмотря на столь нелестную репутацию, в мире кино случались проблески интеллекта и сознания. Например, в военные годы Голливуд не уступал Нью-Йорку в количестве дебатов и политической активности, частично питаемой присутствием европейских деятелей искусства, которые спасались в «стране лотосов» от нацистов. Среди них были писатели Бертольд Брехт и Томас Манн, артисты Луиз Райнер и Петер Лорр, композиторы Эрих Корнгольд, Ганс Эйслер и Макс Штайнер, режиссеры Уильям Дитерль, Фритц Ланг и Билли Уайлдер. Их нелегкая судьба, гражданская война в Испании и прибытие в Калифорнию тысяч евреев привели к созданию активной антифашистской группы, в которую вошли либеральные деятели мирового кино.

Пикфорд не скрывала, что принадлежит к другому, правому кругу. В 1920-х годах она встречалась с Муссолини, а в 1934 году посетила в Нью-Йорке мероприятие, посвященное пятнадцатой годовщине фашизма. «Приехав в Италию в последний раз, я обнаружила там совсем другой дух, чем во время ранних поездок, — говорила она на этом вечере. — Эти изменения произошли благодаря Муссолини. Италия всегда рождала великих людей, и Бенито появился в подходящий момент. Вива фашизмо! Вива Дуче!» Тремя годами позже, вернувшись из поездки по Европе, Пикфорд повторила эти хвалебные слова, добавив: «Адольф Гитлер? По-моему, он великий человек, который нужен немецкому народу. Ситуация в Германии во многом изменилась к лучшему».

Постепенно между голливудскими либералами и теми, кто находился под влиянием правой идеологии, разгорелся серьезный конфликт, и многих левых заклеймили как коммунистов. Они стали жертвами антикоммунистической истерии, и некоторым досталось больше, чем Чаплину.

В течение нескольких лет он был объектом нападок. В 1934 году античаплинские настроения усилились, когда, гастролируя с фильмом «Огни большого города», он начал позволять себе свободно высказываться по политическим вопросам. Например, патриотизм он называл «самым большим безумием, от которого когда-либо страдал мир». Тот факт, что Чаплин так и не стал американским гражданином, беспокоил и злил многих голливудских консерваторов. В разгар Великой Депрессии критики ждали, что в своем новом фильме актер как-то совместит образ своего Бродяги с политической злобой дня. И в самом деле, выход картины «Новые времена» (1936) заставил критика Ричарда Уоггса-младшего заявить: «Идеи фильма путаны и невнятны, но они определенно левого толка, как по симпатиям, так и по интересам».

Фильм «Великий диктатор» (1940) заканчивается речью, в которой герой Чаплина, бедный парикмахер, говорит о мире и надежде. Правые сочли это воззвание коммунистической проповедью. Некоторые осуждали Чаплина и за то, что он поддерживал советско-американский антифашистский союз. «После многих лет изощренного притворства, — писал реакционный журналист Вестбрук Пеглер, — когда открытое выражение взглядов могло бы повредить бизнесу Чаплина, теперь, сделав себе состояние и потеряв любовь публики, он откровенно демонстрирует солидарность с прокоммунистическими актерами и писателями, которые называют себя художниками, хотя на самом деле они поденщики».

Пикфорд колебалась. Она обожала Пеглера. Она могла взволнованно говорить о Чаплине, особенно после нескольких порций виски («Я часто читала и слышала суровые высказывания о Чаплине, — признавалась она, — и сама критиковала его»). Но она знала, что Чаплин не коммунист, и что он мог в ущерб себе выступать с критическими заявлениями или попросту злословить. Однажды кто-то сунул ему в карман пальто вырезку из газеты. В ней говорилось что-то насчет «голодных-уличных мальчишек», которым он обязан своим богатством. По словам Мэри, «это была наиболее злобная статья о Чарли, которая когда-либо появлялась в прессе». Они с Фэрбенксом напрасно пытались уговорить Чаплина выбросить эту статью. «Только ничтожный человек, страдающий от зависти и обиды, мог написать такое, Чарли, — с негодованием заявила Мэри. — Зачем ты прижимаешь гадюку к сердцу?»

Но Чаплин считал, что Пикфорд пытается покровительствовать ему. «Она постоянно упрекала меня, когда разговор заходил о бизнесе, — писал он в своих воспоминаниях, — заставляя меня чувствовать себя виноватым». Мэри осмыслила все это позднее: «Я, наконец, пришла к выводу, что он не хотел того, чего хотела я. Вероятно, в какой-то период, особенно после смерти Дугласа, я обращалась с Чарли как-то не так».