Берсеркер - Фред Саберхаген

— Должен же кто-то заниматься антропологическими исследованиями, — пояснила она Суоми совсем недавно, перед самым уходом с корабля. — Если они действительно собираются там сражаться до смерти.

Их проводник, высокий юноша в белом одеянии, как раз перед этим рассказал им некоторые подробности, касающиеся турнира.

— Но вы не антрополог.

— Да, но здесь нет ни одного профессионала в этой области. А работу все равно следует выполнить.

Афина проделала заключительный штрих подготовки — прикрепила на пояс рядом с голографической камерой небольшую видеокамеру, фиксирующую заодно и звук.

— А Шонберг тоже прибыл сюда с целью проведения антропологических исследований?

— Спросите об этом у него. Карл, если вы настолько сильно ненавидите Оскара и не можете спокойно смотреть на жестокие стороны жизни, зачем вы вообще отправились в это путешествие? Почему вы подбили меня попросить Оскара пригласить вас?

Суоми глубоко вздохнул:

— Мы уже говорили на эту тему.

— Скажите мне об этом еще раз. Я действительно хочу разобраться, в чем тут дело.

— Ну ладно, пускай. Я отправился в это путешествие из-за вас. Вы — самая привлекательная женщина, которую я когда-либо встречал. Я имею в виду нечто большее, чем секс. Конечно, секс тоже входит в это понятие... но я хотел бы завладеть той частью вас, которая сейчас принадлежит Шонбергу.

— Я ему не принадлежу, как вы выразились. Я работаю на Оскара вот уже пять лет, и он вызывает у меня восхищение...

— Чем же он вас восхищает?

— Своей силой. В вас тоже есть своего рода сила, Карл, — я не могу этого не признать, — но она иная. Оскару принадлежит мое восхищение, и зачастую — мое общество, потому что мне приятно составлять ему компанию. Несколько раз мы с ним занимались сексом, и это тоже было приятно. Но я ему не принадлежу. Я никому не принадлежу. И никогда не буду принадлежать.

— Возможно, будете, если от всего сердца захотите подарить себя кому-нибудь.

— Никому и никогда.

Это был первый поединок сегодняшнего дня. И Брам и Чарльз сражались осторожно. Никто из них не пытался решить исход боя одним ударом. При одинаковом росте противников Чарльз Честный был куда более сухощав. Он держался неестественно прямо. Лицо его было красивым, но мрачноватым. Он был одет в свободного покроя куртку из хорошо выделанной кожи.

Афина подумала, что этот человек выказывает просто поразительное самообладание. Чарльз поднял свой длинный, острый даже на вид меч, устремил его в сторону противника и замер в ожидании.

«Нет, не может быть, чтобы речь здесь шла о жизни и смерти, — попыталась уверить себя Афина. — Ну и что, если они держатся с такой серьезностью? Это наверняка какая-то игра, и проигравший просто символически из нее выбывает...»

Правда, в глубине души Афина понимала, что на самом деле все обстоит не так.

— Ну, давай, — пробормотал Чарльз, словно понукая какое-то животное. — Давай. Пошел. Пошел же!

И безбородый Брам со всей своей юной и капризной силой двинулся вперед — один шаг, затем другой... Потом это превратилось в ужасающий натиск. Его меч взлетел и обрушился вниз. Отточенные клинки сшиблись. Двое мужчин заворчали, словно хищники. Среди зрителей послышались бессвязные взволнованные возгласы. Чарльз, отражая удар за ударом, отступал перед противником. Казалось, он на мгновение потерял равновесие, потом скользнул в сторону и контратаковал Брама. Этот удар заставил столпившихся вокруг воинов переглянуться с пониманием — и с уважением. Впрочем, Брам увернулся от удара. Он до сих пор был невредим, но его сокрушительная атака захлебнулась. Афина наконец-то начала понимать, что в здешних местах искусство боя имеет не меньшее значение, чем обыкновенная жестокость.

На миг Брам застыл, нахмурясь. Юноша был так удивлен, словно встретил неожиданное сопротивление со стороны какого-то неодушевленного предмета. Потом Брам внезапно возобновил наступление — еще более яростно, чем в первый раз, если такое только возможно представить. Длинные мечи превратились в размытые полосы и запели в унисон. Они разлетелись в стороны и снова сшиблись. Опять послышался звон металла. Теперь Афина уже начала замечать и понимать рисунок боя. Девушка позабыла обо всем на свете; ее зрение и рассудок были всецело поглощены представшим перед ней зрелищем. Потом как-то так оказалось, что меч Чарльза исчез у него из рук — хотя Афина следила за боем очень внимательно, она не заметила, как это произошло. Оказалось, что меч уже вонзился между ребер Брама, рукоять упирается юноше в грудину, а из широкой спины Брама торчит сантиметров пятьдесят окровавленного лезвия.

Брам покачал головой. На лице его застыло горькое недоумение. Афина видела все это с величайшей четкостью, и в то же время ей казалось, что все это происходит чрезвычайно медленно. Брам еще раз взмахнул мечом, но похоже было, что ему не под силу определить, где находится его ныне безоружный противник, хотя Чарльз стоял прямо перед юношей. Неожиданно Брам неуклюже сел, выронил оружие, закрыл лицо рукой и разрыдался. Казалось, юношу поразила мысль о том, что его бороде так и не суждено вырасти. Потом рука безвольно упала, и Брам осел на землю. Его голова склонилась на грудь. Поза юноши со стороны выглядела страшно неудобной, но у Брама не вырвалось ни единой жалобы. И только когда на арену вышел раб в сером плаще, чтобы оттащить тело в сторону, Афина осознала, что этот человек — этот мальчик — только что умер у нее на глазах.

Чарльз Честный сильным движением выдернул меч из мертвого тела и отдал его другому рабу — почистить. Тем временем третий раб засыпал песком то место, где расстался с жизнью юный Брам. В отдалении кто-то копал яму. Мир безвозвратно изменился за несколько секунд — а может, изменилась сама Афина. Ей никогда уже не стать прежней.

— Кол Ренба и Фарлей из Эйкоска!

Человек, вышедший вперед, когда назвали имя Кола Ренбы, был крупным, смуглым и лохматым. Он остановился почти в центре арены, помахивая шипастым кистенем, и стал ожидать, пока приблизится Фарлей.

Оскар что-то говорил Афине, но ей сейчас было не до того, чтобы кого-то слушать или о чем-то думать. Она не могла даже слушать Оскара. Единственное, что сейчас имело значение, — смотреть.

Фарлей из Эйкоска был светловолосым, веснушчатым, высоким и хорошо сложенным, хоть и не очень красивым. Он был обут в кожаные сапоги и ступал мягко, словно кот. Одежда его была простого покроя, но из дорогой и прочной ткани. Воин краем глаза взглянул на солнце, сверкавшее на отполированных клинках его меча и кинжала. Действуя обеими руками, Фарлей предпринял пробную атаку, стараясь держаться вне предела досягаемости кистеня. Увидев, как быстро шипастый шар взлетел у него над головой, а потом вернулся обратно, Фарлей кивнул как бы с некоторым удовлетворением.

Теперь Фарлей начал кружить, пытаясь обойти Кола Ренбу то с одной, то с другой стороны. Кистень следовал за ним — быстрее, чем прежде, быстрее, чем могла уследить Афина, и девушка закричала, не осознавая того. Потом Афина вскрикнула снова — на этот раз с облегчением, когда увидела, что шипы не зацепили красивую светлую кожу Фарлея.

На мгновение противники застыли недвижно, потом снова началась стремительная пляска оружия, слишком быстрая, чтобы Афина могла в ней разобраться. Она подумала, что самое волнующее уже позади, но тут шипастый шар ударил Фарлея по руке, и кинжал, сверкнув в воздухе, улетел куда-то в сторону. Почти в то же самое мгновение длинный меч Фарлея нанес ответный удар, и теперь уже Кол Ренба попятился, продолжая вращать кистень левой рукой. Его левая рука скорчилась, словно пыталась избежать дальнейших повреждений, а рукав тем временем стремительно набухал кровью.

Теперь у обоих противников кровоточили левые руки, но, похоже, Фарлею пришлось хуже. Он явно не владел левой рукой, а с тыльной стороны предплечья белели осколки кости. Кинжал со сверкающим лезвием лежал, зарывшись в пыль.

Как только Кол Ренба оценил степень полученной травмы и понял, что может шевелить левой рукой, он тут же прекратил пятиться и снова перешел в наступление. Сама смерть носилась вокруг него по сглаженному эллипсу в облике шипастого шара. Как только Кол приблизился, Фарлей начал отступать, но только на мгновение. Когда шар кистеня просвистел мимо, Фарлей сделал глубокий выпад, и острие длинного меча нашло горло противника. Кол Ренба умер мгновенно. Кистень вырвался у него из руки, взмыл по дуге и упал где-то за пределами круга. Зрители с криками уворачивались от него.

Афина продолжала кричать даже после того, как вопли остальных зрителей уже смолкли. Она поняла это, замолчала и повернулась к Шонбергу, в чью руку, как оказалось, она судорожно вцепилась. Шонберг смотрел на Афину как-то странно — как, впрочем, и де ла Торре, который стоял чуть в стороне и обнимал откровенно скучающую Челесту.