На край света (трилогия) - Голдинг Уильям

С этими словами странный молодой человек откинул с лица локоны и возвестил:

– «Душа Природы…»

– Вы ничего не перепутали, мистер Бене? В последний раз – или в предпоследний? – это была душа Женщины. Что-то вы мудрите.

Мистер Бене не снизошел до ответа.

– «Душа Природы – холод, зной, тепло.

И прочность…»

– Нет, нет, мистер Бене! Я недостойный слушатель, равно как и мистер Виллис. Разрешите мне его у вас похитить. Он, во всяком случае, говорит прозой.

– Забирайте и делайте с ним, что хотите. Только уговор: верните мне останки. Никогда не знаешь, что в жизни пригодится.

Мистер Виллис довольно угрюмо последовал за мной.

– Итак, мистер Виллис, вы хорошо себя чувствуете?

– Капитан меня огрел в ухо, и я оглох. А если кому-нибудь снова придет в голову загнать меня на мачту, придется тащить меня волоком – буду орать как резаный.

– Господи, да у вас голос наконец-то сломался! С этим надо поздравить! А что это за настроения – «на мачту не полезу»? Где ваш боевой дух?

– Да вам-то что? Это мое дело, а вовсе не ваше. Что хочу – то и говорю.

– Попрошу повежливей, молодой человек!

– С чего это? Вы тут просто пассажир. Для нас, флотских – все равно что свинья в трюме. И не обязан я перед вами стелиться. Мистер Аскью, канонир, так и говорит. «Они, – говорит, – пассажиры, только и всего. Мы, – говорит, – не пассажирское судно. И нечего обращать на них внимания, даже на таких выскочек, как лорд Тальбот» – вот как говорит.

– И все-таки я требую вежливости, мистер Виллис, хотя бы на том основании, что я постарше вас. Мне очень жаль, что вы на время оглохли, но думаю, что способность слышать к вам вернется. Боже, вон юный Томми только скривился, после того, как я его приложил. Вас, мальчишек, только и воспитывать! Все мы страдаем! Сомневаюсь, что в мире найдется хоть один школьник или гардемарин, у которого не болела бы та или иная часть тела – уж так мы устроены, молодой человек, и надо быть благодарными!

– А я не хочу никого благодарить. Я хочу домой. Если б отец не познакомился с умником с доков, который насоветовал ему, как сделать из меня джентльмена, то и сидел бы я дома, сахар развешивал да обжимался с девчонками на складе. Хорошо, что война кончилась – вот спишут эту гнилую развалину, черта с два вы меня здесь увидите!

Луна нырнула за облака. Ночь сразу же стала очень черной. Где-то над нами раздался голос Бене:

– Мистер Виллис, соблаговолите зажечь огни. Когда вы с этим справитесь, расскажите мне, что происходит за полчаса до рассвета.

– Так точно, сэр. В это время помощник боцмана…

Я схватил Виллиса за рукав и прошептал:

– За полчаса до рассвета начинаются навигационные сумерки.

– А то я не знаю! Думаете, совсем дурной?

Да, малый явно не располагал к дружескому общению. Я уж собрался отпустить его, как на шканцах появилась группа людей, среди которых был и Чарльз. На корму принесли кучу всякого добра, в том числе подвязанный к тяжелой рее парус, железную чушку (такую увесистую, что ее тащили три человека) и мотки толстенного троса.

– Эдмунд! Вы до сих пор не спите!

– Как видите. А вы – вы когда-нибудь отдыхаете? Что это у вас такое?

– Плавучий якорь.

– Никогда о таком не слыхивал.

– В шторм корабль ставят на такой якорь.

– Но они же заняли всю палубу!

– В сложившихся обстоятельствах у нас нет другого выхода. Придется перекинуть якорь через корму, чтобы проверить, как меняется ход, и не потонет ли под его весом наша старушка. Разумеется, не в эту погоду – сейчас вполне сносно! – а южнее, когда начнутся настоящие шторма.

Ношу подтащили к поручням на корме.

– Это приказ капитана?

– Нет. Такие решения я имею право принимать сам. Морское дело – древнее, обязанности распределены давно и четко. И все-таки уж пробило шесть склянок первой вахты, двенадцатый час ночи пошел, а вы все еще не в постели – почему?

– Я… Объяснение самое что ни на есть прозаическое. Мне удобно в сухой одежде, на небе луна, качка уменьшилась, ну и так далее.

Чарльз внимательно посмотрел на меня.

– Вы переехали обратно в пассажирскую каюту?

– Да.

Чарльз кивнул и вернулся к своим людям. Он проверил канат, на котором держалось все сооружение. Если заботе и предусмотрительности суждено спасти наше путешествие, то Чарльз делает все возможное! Мне вдруг ярко представились они оба – Бене и Чарльз: один блестяще впутывает нас в рисковые предприятия, другой печется о нас ежедневно и неустанно.

– Прекрасно, Робинсон. Продолжайте, – сказал Чарльз и повернулся ко мне: – Так вы идете вниз?

– А вы нет?

– О, у меня еще масса работы. Боюсь, до ночной вахты мне не лечь.

– Ну что ж, тогда я иду вниз. Доброй ночи, Чарльз.

Не очень-то уверенно я вернулся на пассажирскую палубу. На бизань-мачте, прямо над застекленной рамочкой с капитанскими правилами, горел фонарь. Под ним кто-то оставил два больших мотка каната. Я открыл дверь и вошел в конуру. Света из коридора было достаточно, чтобы разобраться внутри. Из верхнего ящика я достал огниво, ухитрился разжечь купленный у Филлипса фонарь, притворил дверь и уселся на парусиновый стул. Не было смысла скрывать от самого себя, что ощущение было такое, будто меня окунули в холодную воду – в очень холодную воду. Я раздевался медленно и осторожно, словно древний старец, а сапоги стаскивал так медленно, будто каждое движение причиняло мне боль. Наконец я остался в одной только «робе». Впрочем, существовал еще один способ оттянуть неприятный миг. Я пошел в гальюн, на правый борт, засветил голубой огонек масляного фонаря на переборке, снял брюки и пристроился на ближайшей к двери дырке. Стоило мне принять удобное положение, как дверь распахнулась, и заглянул какой-то огромных размеров старшина.

– Черт побери!

– Простите, сэр!

– Убирайтесь!

– Приказ лейтенанта Саммерса, сэр!

Он опустил конец каната в дальнее отверстие и начал трос разматывать. Я в ярости подхватил брюки, затянул ремень и вылетел наружу. В коридоре толпились моряки. Канат, разматываясь, полз у моих ног. Второй точно так же уползал в женский гальюн, по левому борту. Просто сумасшедший дом! Юный матрос, одетый вроде меня, в одну только робу, выскочил из уборной и побежал к каюте мисс Грэнхем! Да это ни в какие рамки не лезет! Я в два прыжка настиг нахала и одернул его за плечо.

– Нет уж, друг, не выйдет!

Я развернул его к себе… Бог мой! Передо мной стояла мисс Грэнхем! Даже в тусклом свете фонаря было заметно, как пылает ее лицо.

– Пустите меня, сэр, и немедленно!

– Мисс Грэнхем!

Я отдернул руку от тонкого плеча, словно коснулся змеи. Всплеск нежданной волны лишил меня равновесия. Мисс Грэнхем взялась за ручку двери. Я кувыркнулся назад, и от смертельного увечья меня спасла только пресловутая бухта каната, которая, пусть и полуразмотанная, смягчила удар. Я упал на колени и потянулся к собеседнице.

– Умоляю, мисс Грэнхем, умоляю – простите меня! Я-то решил, что вы – матрос и задумали что-то непристойное! Прошу вас, позвольте, я закрою…

– Я закрою дверь самолично, мистер Тальбот, если вы соблаговолите убрать пальцы с порога. У вас талант неожиданно валиться с ног, сэр! Конечно, я не вправе давать вам советы…

– К счастью, я падаю без вреда для себя, мадам. А совет приму с большим почтением.

Она помедлила на пороге.

– Сарказм, мистер Тальбот?

Ушиб настроения мне не улучшил.

– Почему меня вечно понимают превратно?!

Мисс Грэнхем оглянулась. Я продолжал:

– Прошу, не перебивайте, мадам. Во время долгого плавания взгляды людей на попутчиков меняются – не могут не меняться! И я вовсе не исключение. Все, что я хотел – выразить свое уважение и к вам, и… и…

– И к моим преклонным годам, мистер Тальбот?

Она повернулась ко мне. При тусклом освещении следы, оставленные временем на ее милом лице, были почти незаметны. Мисс Грэнхем улыбнулась. Прядь выскользнула из-под платка, покрывавшего волосы, и упала ей на лоб. Она подобрала непослушный локон. Игра света и тени сделала ее почти такой же молодой, как я – если не моложе! Я раскрыл было рот, но передумал и сглотнул слюну.