На край света (трилогия) - Голдинг Уильям

– Добросердечного! Мы говорим об одном и том же человеке?

– …так вот, единственным утешением для меня стало Искусство.

– Разумеется, вы же тогда не знали, что найдете широкое применение и вашему инженерному таланту!

– Моя муза. Поэзия. Разлука высекала из меня вирши быстрее, чем огниво высекает искры из кремня. Или наоборот.

Мистер Бене положил левую руку на стол и подался вперед. Правую руку он сперва прижал к груди, там, где, по его мнению, находилось сердце, а потом простер перед собой, указывая на море.

– Ах! Над пучиною морской — В последний раз, в последний раз! — Она махнула мне рукой, И слезы капали из глаз. Друг друга видеть мы могли: О, взгляд ее – клинка острей! Но расходились корабли Среди бушующих морей. И мачты скрип – как знак беды, Суда качнулись на волне… Полоска узкая воды Бескрайней показалась мне!

– Уверен, стихи выйдут прекрасные, когда вы запишете их и исправите все ошибки.

– Ошибки? Что же задело ваш слух?

– Я заметил некоторый enjambement[93], но дело даже не в этом. Она ведь была с мисс Чамли! Разве та ничего не сказала?

– Леди Сомерсет и мисс Чамли говорили одновременно. Они подскочили к доктору Трускотту, едва он вернулся с вашего корабля.

– Вы не слышали, о чем они беседовали?

– Как раз в это время «Алкиона» отошла, сэр Генри покинул палубу и спустился вниз, а леди Сомерсет подбежала к гакаборту и сделала вот так.

Лейтенант Бене выпрямился, поднес ко рту и на мгновение задержал сложенную ковшиком ладонь. По-женски изогнувшись, он завел руку за плечо и словно бы выкинул что-то за борт.

– Выглядит так, будто она аккуратно выплюнула что-то неприятное, мистер Бене. Простые люди в таких случаях делают то, что юный Томми Тейлор называет «в кружку схаркнуть».

– Шутите, сэр! Это был воздушный поцелуй!

– И все-таки не слышали ли вы, о чем говорила мисс Чамли?

– Я был внизу, разбирал вещи. Прозвучала боцманская дудка… Я понял, что пробил час, отпихнул Веббера и кинулся наверх – увы, поздно. Мы снялись с якоря. Боюсь, сэр, у вас не хватит чуткости, чтобы представить всю полноту разрыва между кораблями, когда снимаешься с якоря – они превращаются в два разных континента, лица друзей вмиг становятся чужими и незнакомыми, а будущее их различно и скрыто туманом. Расставание смерти подобно!

– Смею сказать, чуткости у меня не меньше вашего, сэр!

– Именно об этом я и говорю.

– Так что же мисс Чамли?

– Она подошла к поручню и стояла там с горестным видом. «Алкиона» отходила все дальше и дальше. Мне кажется, мисс Чамли снова настиг приступ морской болезни, которой, как вы знаете, мистер Тальбот, она часто страдает.

– Бедное дитя! Я не стану, мистер Бене, описывать ночи, полные слез и тоски, боязнь, что она встретит другого мужчину, страстное желание увидеть ее снова и тщетность подобной мечты! Она обречена плыть в Индию, я – в Новый Южный Уэльс. Мы повстречались всего на несколько часов, в тот волшебный день, когда наши корабли застыли борт о борт рядом друг с другом. Я обедал с ней, танцевал на балу – невообразимо, бал на просторах Атлантики! А потом я свалился – в горячке, в болезненном бреду, – и мы расстались. Поймите же, мне драгоценно любое мимолетное описание того, что она делала, пока вы… увивались за леди Сомерсет.

– Я поклонялся леди Сомерсет!

– А она, мисс Чамли, стала вашей сторонницей, можно сказать, союзницей в этой предосудительной… нет, что я говорю – в этой нежной привязанности…

– Любви всей моей жизни, сэр.

– Знаете, в тот день у меня началась новая жизнь! Меня словно ударило громом, поразило молнией или, если вам встречалось такое выражение – coup de foudre[94].

– Повторите-ка еще раз.

– Coup de foudre.

– Да, звучит знакомо.

– И перед тем как мы расстались, мисс Чамли призналась, что ценит меня выше, чем кого-либо еще на наших двух кораблях. Позже я получил billet doux[95]…

– Billet doux, ради всего святого!

– Разве это не поощрение моих чувств?

– Как я могу вам ответить, если не знаю, что там было написано?

– Я наизусть помню каждое слово: «Молодая особа навсегда запомнит встречу двух кораблей посреди океана и лелеет надежду, что когда-нибудь они бросят якоря в одной гавани».

Мистер Бене покачал головой.

– Простите, сэр, но я не вижу в этом послании ничего обнадеживающего.

– Ничего! Помилуйте? Как – ничего?

– Или очень мало. На мой взгляд, оно звучит, как congé[96] – если вам знакомо такое слово.

– Расставание!

– Возможно даже с некоторой ноткой облегчения…

– Не верю!

– …и надежды на то, что ваше знакомство оборвется так же легко, как и началось.

– Нет!

– Мистер Тальбот, будьте мужчиной. Разве я ропщу или жалуюсь? А ведь у меня нет ни малейшей надежды вновь увидеться с предметом любви. Мне в утешение остался лишь талант.

С этими словами мистер Бене развернулся и исчез в каюте. Меня охватил гнев.

Не поверю ни единому слову!

Она была там, со мной – не иллюзорное создание, черты которого я никак не мог вспомнить и собрать воедино, как ни старался, ворочаясь на койке, – но полная жизни, благоухающая лавандой, и глаза ее светились во тьме, когда она тихо, но страстно шептала: «О да, конечно!»

Бене не видел, не слышал ее тогда.

Она чувствует то же самое, что и я!

(4)

Я глядел на разделявшие нас с мисс Чамли воды, пока не поутихла ярость – впрочем, горе мое, как всегда, осталось со мной. За спиной хлопнула дверь, простучали шаги Бене, стукнула дверь кают-компании. Я не обернулся. Во-первых, он явно поддразнивал меня, во-вторых, он из чужой клики. Хоть Чарльз и запретил мне употреблять это слово, про себя я могу говорить его сколько угодно. Чарльзу нужна поддержка. С этой мыслью я подозвал Веббера. Он помог мне облачиться в дождевик и сапоги. Я с трудом вскарабкался на шкафут, но Чарльза нигде не было. Казалось, мы пересекли какую-то невидимую морскую границу. Вода, которая раньше была то синей, то серой, определенно позеленела. Воздух стал заметно холодней, а брызги, попавшие мне на лицо, чуть не примерзли к щеке. Ветер дул юго-западный, и мы шли на юго-восток. Ураган давно кончился, ровный ветер гнал волны в борт. Под низкими облаками с невидимого западного горизонта поплыли мимо струи тумана. Я ощутил мелкую качку – результат укороченных мачт и недостатка парусов. Хорошо хоть носом зарываться перестали! Канаты, которыми Чарльз обмотал брюхо корабля, держались крепко. Команда была занята – и не только рулевые, дозорные и та часть вахты, что переставляла паруса. Матросы хлопотливо тянули спасательные концы с бака к кнехтам у грот-мачты, а оттуда – на ют и к трапу, ведущему на шканцы. Поневоле задумаешься. Из кубрика вышел Чарльз Саммерс, бросил несколько слов мистеру Гиббсу. Тот козырнул и направился в кубрик. Чарльз осмотрел клинья вокруг гнезда фок-мачты, поговорил со старшиной, который командовал матросами, тянувшими спасательные концы, проверил их, наваливаясь всем телом то тут, то там. Один конец чем-то ему не понравился, но, в общем и целом, Чарльз, похоже, остался доволен. Он поднялся на бак, заговорил с кем-то у рынды, заметил меня и помахал рукой. Я ответил ему тем же, но подходить не стал. Закончив дела, он пришел на шкафут.

– Не промокаете?