В преддверии судьбы. Сопротивление интеллигенции - Сергей Иванович Григорьянц

начала разбирать архив Шаламова (то есть через двадцать лет. – С. Г.), который до этого был просто свален в ее кабинете, и неожиданно нашла там его письмо, что он все завещает мне». Наталья Борисовна продолжала (заметим, что это не имеет ничего общего с выдумками Сиротинской): «Я очень удивилась: в конце концов, у Шаламова были первая жена и дочь, была вторая жена и пасынок, и вообще – что это за странное такое завещание?». Там, видите ли, сказано, что Шаламов завещает ей все свои рукописи. Не деньги от издания стихов, не доходы от будущих изданий – впрочем, все пошло, конечно, ей, – а почему-то именно все рукописи. Причем Сиротинская воспользовалась этим абсолютно наглым образом. Она узнала, что шаламовский музей в Вологде купил пару его рукописей у какого-то человека, который, по-видимому, участвовал в нелегальных обысках у писателя и что-то украл, а потом продал музею. Так она изъяла эти купленные рукописи на основании никем не заверенной бумажки, и даже не в оригинале, который, видите ли, «мышки съели», – у Шаламова был очень сложный почерк, и подделать его было трудно. И у нее, как сейчас у сына, только нотариальная копия.

Была реализована обычная гэбэшная цель – воспрепятствовать распространению текстов. Я, когда вернулся (до этого я иногда работал в ЦГАЛИ и всех знал – и Волкову, и Сиротинскую), попытался посмотреть рукопись Шаламова об уголовном мире. Было ясно, что поговорить с ним я уже не смогу – не разбирал его речь. Я писал тогда книгу о связи коммунистического и уголовного мира (она в КГБ). Рукопись Шаламова когда-то прочел, но плохо помнил, потому что до ареста меня это меньше интересовало, но после пяти лет в тюрьме интерес появился. Сиротинская мне сказала: «Нет, нет, этого нельзя. Архив Шаламова на специальном хранении». Понимая, что направление в архив я, может быть, где-нибудь и получу, но допуск секретности, предусмотренный спецхранением, мне наверняка не дадут, я отказался от этого мероприятия. В действительности ни на каком хранении архив не был. Она просто никого не подпускала к нему и всем лгала (допуск пробовали получить и Саша Морозов, и еще пара исследователей). Впоследствии о куче неразобранных папок и картонок в углу кабинета Сиротинской в конце 1880-х годов вспоминала и Александра Свиридова, работавшая над фильмом о Шаламове и вынужденная сотрудничать с «главным специалистом по творчеству автора «КР».

Ирина Сиротинская обманула Шаламова: никакой даже минимальной советско-архивной гарантии сохранения у его рукописей не было. Не было даже гэбэшной, как у рукописей Гроссмана и Демидова. Все рукописи могли в одночасье сгореть, ни оставив даже следа о том, что когда-то существовали. А вот в 1988 году, когда стало можно все печатать и получать за это деньги, Сиротинская очень оживилась, и появилось на свет съеденное потом мышками завещание.

Более того, именно ее действия привели к гибели Варлама Тихоновича. В какой-то момент, когда Шаламов стал предлагать Зайваей пригласить нотариуса и зарегистрировать брак, сделав ее тем самым наследницей, Сиротинская (с которой наивно советовалась Зайвая) организовала письмо соседей о том, что он оставляет незакрытой воду и они боятся, что он их взорвет, не выключив газ. Существует рассказ Ивана Исаева – мужа дочери Воронского, расстрелянного главного редактора журнала «Красная Новь», – что Варлам Тихонович сам хотел попасть в дом престарелых, но Исаеву через Литфонд никак не удавалось осуществить его просьбу. Речь шла о комфортабельном доме, где был бы необходимый уход. И только после того, как возникла опасность упустить остатки архива Шаламова, его поместили в непотребный дом престарелых, где в конце-концов по недосмотру и убили. Об этом вспоминает врач Елена Захарова, не отходившая от Шаламова в последние часы, и пишет Александра Свиридова. Шаламов не понимал, что в больницу его определяют Сиротинская и КГБ, а не Исаев, и не сопротивлялся. Исаев был в ужасе, приехав к нему на улицу Дыбенко. По рассказам дочери, целый день принимал лекарства и больше его не навещал.

Глава VII

Параджанов

В 1968 году, когда меня выгнали из университета, мне пришлось возвратиться в Киев, где я уже много лет не жил… Здесь оставалось не так много знакомых: но вот Кодрянская и Сац попросили заехать к Некрасову, с которым я виделся еще в Москве. Кодрянская познакомилась с ним в Париже и просто привезла или купила в «Березке» бутылку коньяка «Rémy Martin» для Виктора Платоновича.

У Некрасова же началась приведшая меня к Параджанову история. Незадолго до этого в Киеве умер необычайно талантливый самодеятельный художник, который был до революции уланом. У меня потом был его автопортрет с подписью «Улан Черняховский». После революции он работал трамвайным кондуктором. Кстати говоря, в фильме «Тени забытых предков» крутятся флюгеры его работы, а не галицийские флюгеры, как можно подумать. Он писал замечательные, очень точные по рисунку и цвету, по своей внутренней насыщенности картины, хотя, конечно, никогда не учился живописи. Его манера была схожа с живописью Анри Руссо, но, может быть, он был художником даже более крупным, чем Руссо. Его серьезные и необычайной красоты картины как раз Виктор Платонович впервые мне по казал. Это были в основном крупные фанерки – зебра, «Аленушка и Иванушка на сером волке» и другие, потому что ничего, кроме фанеры, у Черняховского не было. Черняховского «открыли» киевские художники, несколько лет он был очень популярен в Киеве, потом интерес к нему пропал, и ко времени моего приезда его картинами известная домработница Некрасова Ганя закрывала матрасы, вынесенные на балкон, чтобы матрасы не намокали. Виктор Платонович вытащил с балкона и показал мне эти картины, мне они очень понравились, и он тут же мне их подарил. И сказал, что у Параджанова тоже есть вещи «Улана». Можно сказать, что с Черняховского начались два моих главных киевских знакомства.

Вскоре кто-то меня привез к Сергею. У него на кухне действительно висела гигантская картина под названием «Провинция». Это был какой-то хоровод на синем фоне, где все сияло. В виде исключения работа была написана на холсте (но из сшитых продуктовых мешков, конечно), но владелец на этой картине записывал телефоны своих знакомых. Параджанов даже сказал, что другие картины Черняховского у него когда-то были, но он их уже раздал и может назвать только имена владельцев.

Один из киевских художников и был первооткрывателем Черняховского. Но со времени его открытия прошло лет семь, Черняховский умер, его сарай, где он оборудовал мастерскую, разорили, вдова поторопилась избавиться от следов глупого занятия мужа, и тут