Миллионер - Артем Тарасов

Данченко вместе с сопровождавшими дошел до конца поезда и, развернувшись, направился к вокзалу. Вскоре все скрылись в здании. Потянулись бесконечные минуты. Мария Георгиевна начала сознавать, что Данченко ее опять обманул. Она не знала, что еще можно предпринять, но вдруг с перрона в сторону поезда направился офицер с солдатом. Они вошли в тот самый вагон и еще через минуту вывели из поезда звенящего цепями Месропа.

Ноги у Марии Георгиевны подогнулись, и женщина, скользя спиной по ограде, медленно опустилась на землю…

Кандалы с Месропа сняли в местной управе. Для поселения семье могли предоставить только заброшенную баню на краю города. Месропа определили на работу землекопом на строительстве бараков. Марии Георгиевне неожиданно предоставили вполне приличное место секретарши в ведомстве Данченко, который стал открыто за ней ухаживать, не обращая внимания на сослуживцев. Вызывал ее к себе в кабинет и подолгу расспрашивал о прошлом, понимая, что подобные воспоминания доставляли Марии Георгиевне радость. Сам Данченко с семьей жил в шикарном доме, конфискованном у местного заводчика. У него был целый штат прислуги: повар, садовник, дворник, рядом неотлучно находились несколько адъютантов.

А в их с Тарасовым бане жили огромные крысы. Животные изгрызли все вокруг: деревянные лавки, стены и периодически съедали даже тряпки, совершенно не боясь присутствия людей. Существовал большой риск, что крысы могли напасть на спящих.

Однажды, проснувшись ночью, Мария Георгиевна свесилась с кровати и зажгла керосиновую лампу, стоявшую на полу. И вдруг в мерцающем свете увидела огромную крысу, сидевшую прямо на одеяле у нее на постели. Крыса приподнялась и уселась на задних лапах, спокойно наблюдая за Марией Георгиевной и пережевывая что-то во рту, а потом в два прыжка оказалась на полу в другой части комнаты.

Жизнь в бане с неустроенным бытом вскоре стала невыносимой. Дополнительные трудности возникали от неумения Марии Георгиевны что-либо делать самой. Ей практически никогда ранее в жизни не приходилось готовить пищу, стирать одежду, стоять в очередях за хлебом и картошкой и просто убирать помещение. Даже застилать за собой кровать ее никто никогда не учил. Она снимала верхнюю одежду и бросала ее тут же при входе на пол. Мыть полы тоже оказалось проблемой, не говоря уж о глажении одежды утюгом, в котором находились горящие угли. Начались ссоры с мужем. Он безумно ее ревновал.

С другой стороны, на работе Марию Георгиевну встречали свежие цветы в вазе от Данченко, приглашения сходить в концерт или на званый обед и все более и более настойчивые ухаживания. Генерал дарил ей не только цветы, но и многое другое, например шоколадные конфеты в огромных коробках, и настойчиво добивался своей цели.

– Как может такая женщина, как вы, жить в этих чудовищных условиях? Но я ничем вам не могу помочь, пока вы замужем за ссыльным. А законом, кстати, предусмотрена очень легкая процедура развода с осужденными. Вам только надо написать единственное заявление…

– Я не хочу это слушать! – прерывала его Мария Георгиевна. – Я пожертвовала своей жизнью ради мужа и останусь ему верной женой. Вы можете себе позволить ухаживания за любой женщиной вокруг. Зачем вы мне это говорите?

Она спешно удалялась из его кабинета, как только разговоры приобретали такой характер, но подарки принимала: было выше ее сил отказаться от очередного флакона французских духов или помады.

Муж видел эти подарки, но молчал, переживал страшное смятение чувств, терпел. Он считал, что Мария Георгиевна живет с ним только из жалости к его ничтожному положению, что было унизительно для Месропа. Он чувствовал себя в положении прокаженного или инвалида, за которым в силу долга ухаживает прекрасная двадцатичетырехлетняя женщина. Она могла бы устроить свою жизнь в столице или вообще уехать вслед за прошлой эпохой за границу.

Однажды, вернувшись с работы особенно уставшим, Месроп вымыл ноги в тазу и свалился боком на кровать.

– Мара! Вылей воду из таза! – сказал он.

Мария Георгиевна сидела в этот момент перед зеркалом и занималась своими бровями.

– Что ты сказал? – переспросила она и добавила: – Встань и вылей сам!

– Нет! Это ты сейчас же возьмешь и выльешь воду, без разговора! – повторил Месроп.

Она замерла на секунду, а потом резко встала, подошла к тазу, подняла его и вылила воду прямо на голову мужу.

Месроп побелел, его глаза заблестели. Он поднялся с постели, подошел к стене, сорвал с нее огромный черкесский кинжал, выхватил его из ножен и бросился на жену. Ее спасло только одно мгновение: она взглянула ему в глаза и упала в обморок. Он признавался ей потом, что, не случись этого, наверняка бы ее убил.

Придя в себя, Мария Георгиевна сначала стала собирать вещи, но потом села на стул, бессильно опустив руки на колени, и заплакала. Месроп не мог найти в себе силы, чтобы подойти и успокоить жену. Он отвернулся к стене.

– Если ты живешь со мной только из жалости – завтра же уезжай в Москву, – сказал он. – Мне от тебя жалости не надо. Я не буду против развода.

Это был один из самых серьезных семейных кризисов в их жизни. Мария Георгиевна покорно подошла к мужу сама и опустилась перед кроватью на колени:

– Пожалуйста, Месроп, не выгоняй меня. Я люблю только тебя одного. Я поняла свою ошибку. Прости меня, если можешь, ну, пожалуйста…

Он поднял ее с колен и стал целовать в заплаканное лицо.

На следующий день на работе ухаживания Данченко стали перерастать в прямое домогательство. Мария Георгиевна понимала, что с той же легкостью, с которой Данченко оставил мужа в Новосибирске, он может поменять свое решение или просто перевести его со свободного поселения в тюрьму, а возможно, и расстрелять прямо у стены бани.

Ей приходилось прибегать к разным женским уловкам, чтобы отбиваться от домогательств. А он стал вызывать ее в кабинет, закрывал двери на ключ, что повергало ее в трепет и волнение, диктовал какие-то неважные бумаги, брал ее за руки, гладил по плечам.

И, наконец, он просто признался ей в любви и тут же предложил:

– Вы можете выбрать любую страну: Францию, Италию, Германию, и меня тут же направят туда послом. Мне только стоит позвонить в Москву. И тогда вы поедете туда жить со мной. Только укажите, в какой стране вы бы хотели жить. Зачем вам оставаться с каторжанином? Разве вы не скучаете по своему сыну? Разве вам безразлична его судьба? Мальчика надо отдать в хорошую швейцарскую школу.

Данченко стоял на одном колене напротив Марии Георгиевны и сжимал ее запястье.

– Не говорите мне сейчас ничего. Вы же умная женщина и сможете все продумать. Я с женой живу только формально. Она не против такого поворота. Я обо всем ей рассказал. Мы договорились, что, обеспечив ее и детей, я могу быть свободным. Я безумно люблю вас и готов на все. Слышите, абсолютно на все…

Мария Георгиевна выдернула руку и поспешно вышла из кабинета Данченко. Она не смогла оставаться на работе и, сославшись на головную боль, быстро ушла домой. По дороге, которая была довольно длинной, Мария Георгиевна шла, вздрагивая от любого шума мотора, думая, что это машина Данченко, посланная следом. Она понимала, что генерал уже не может бороться с собственными чувствами и действительно готов пойти на все.

«Но что делать? Поговорить с мужем? А зачем? Что может сделать он? Это приведет только к усилению конфликта и дополнительным переживаниям, – думала Мария Георгиевна. – Может быть, стать его любовницей? Но это так постыдно. И разве я смогу скрыть измену от мужа? И разве это остановит его от действий в отношении Месропа?»

Незаметно для себя, за размышлениями, она зашла во двор разрушенной церкви и прошла в храм через двери. Внутри все было разорено. Фрески на стенах изуродованы, только местами оставались куски с росписью, сохранившие рисунок. Иконостас либо вывезен, либо уничтожен. Ко всему прочему церковь еще и жгли. На месте алтаря валялись обуглившиеся куски бревен. Купол был наполовину снесен, и вверху, словно рана, зияла огромная дыра, устремленная в небо.

Мария Георгиевна перекрестилась и прочла молитву: «Ангеле Христов святый, к тебе припадая молюся, хранителю мой святый, приданный мне за соблюдение души и телу моему грешному от святого крещения…»

Она вышла из развалин и столкнулась в дверях со старушкой, которая странно на нее посмотрела и сказала:

– Все будет хорошо, доченька… Вот увидишь! Храни тебя Бог!

Мария Георгиевна быстро пошла по улице и вскоре оказалась дома. Месроп возвращался домой уже затемно, перемазанный глиной, множество раз пропотевший и продрогший за день в канавах. Он так сильно уставал, что временами полностью замыкался и весь вечер, до самого сна, не ронял ни слова. Он тоже жил напряженным ожиданием худшего, потому многое понимал, но оставался смиренным.

В этот вечер он тоже было замкнулся в себе, но вдруг, взглянув на жену, спросил: