Дети Богов и Воинов - Шона Лоулес

– Как это мило, – улыбнулась я.

Он протянул руку:

– Позволь помочь тебе сесть на лошадь.

Я взяла его под руку, и мы неспешно направились к моей кобыле, играя привычные для всех собравшихся зевак роли.

– Прости, мама, – прошептал Ситрик мне на ухо. – Я ничего не мог поделать. Я попытался вызвать на подмогу уладцев, но они не пожелали сражаться за меня. Чтобы удержать Дублин, пришлось помочь Малморде сохранить за собой ленстерский трон. Взамен Бриан потребовал тебя.

– Да, брат мне уже рассказал.

– Прошу, мама, не злись на меня.

– Как я могу на тебя злиться? – спросила я и дотронулась до золотого обруча Амлафа, висящего на запястье Ситрика.

– Я помню день, когда ты отдала его мне, – сказал он, широко улыбаясь: великодушно, по-королевски. Теперь он играл именно эту роль, а великодушные короли могут позволить себе проявить доброту к отвергнутым матерям.

– Да, я тоже помню. Ты так радовался этому обручу.

– Я всегда чувствовал себя намного сильнее, когда вспоминал, что его передал мне отец.

Забравшись на лошадь, я в последний раз посмотрела сыну в глаза.

– Вовсе нет. Я сняла обруч с Амлафа, когда он уже помер. Знаешь, на смертном одре он о тебе даже не вспоминал.

Ударив лошадь лодыжками, я направила ее вперед. Вскоре я поравнялась с отцом Марконом, который задумчиво любовался морем из седла.

– Можно ли сегодня поехать с вами, отец Маркон?

Он озадаченно взглянул на меня.

– Я бы хотела с вами поговорить.

– О чем же?

– А что есть сущее? – напыщенно произнесла я. – О Боге.

Он заметно расслабился:

– О чем же вы хотите спросить?

– У меня много вопросов, святой отец. Вы, наверное, знаете, что во время жизни в Дублине я отступила от истинной веры. Мне бы хотелось поговорить о ней, пока мы едем в Манстер. – Я опустила взгляд. – Быть может, с вами – если вы, конечно, не найдете это утомительным?

– О нет, ничего подобного, – оживился епископ. – Разговоры о Господе не способны меня утомить.

Выдавив из себя самую целомудренную улыбку, на которую я только была способна, я остановила лошадь рядом с епископом.

Все ждали только меня. Новый муж отдал приказ, и манстерское войско направилось домой. Толпа провожала нас и махала руками, но слез никто не проливал. Прощание с королевой не заслуживало рыданий.

Как же странно, что это настолько меня опечалило. Впервые приехав в Дублин, я месяц кряду плакала каждый день. В тринадцать лет пределом моих мечтаний едва ли были отвратительный муж, странные обычаи и грубое наречие местных жителей, но в какой-то момент – не помню уж, когда именно, – я со всем этим свыклась.

Ворота отворились, за ними показались заснеженные равнины. Сказочная красота немного помогла унять боль разлуки. Пусть все вокруг дрожат и ждут весеннего солнца, но только не я. Фоморы никогда не чувствуют холода.

– Говорят, раньше на этом берегу росли дикие цветы, – весело заметил отец Маркон.

– Да. – Моя улыбка померкла. – Пока Амлаф не заставил расчистить берег под выпас скота.

Прошлый раз я вспоминала о диких цветах, стоя на берегу реки и разговаривая с Олафом. Внезапно к моим щекам подступил жар. В тот день у реки мы не обменивались любезностями. Нет, тогда он заявил, что однажды Ситрик предаст меня, а я не поверила. Мой зять был таким же холодным и бесчувственным, как зимний снег, но он понимал власть и понимал людей. В пять лет он осиротел и лишился наследных земель, а теперь правит всей Норвегией. Кто-то утверждал, что ему улыбается удача, но причина его успеха не в этом. Олаф видит людей без прикрас.

– О чем же вы хотели поговорить, королева Гормлат?

Я уставилась на епископа:

– Прошу прощения?

– О каком аспекте веры?

– Ах да. – Я нарочито медленно похлопала ресницами и подъехала поближе. – Расскажите мне о южных церквях, отец Маркон. Отец часто восхищался их красотой.

На пути в Киллало, 999 год

Фоула

Я не сразу заметила, как прекратилась изморось, преследовавшая нас все утро, – лишь когда прояснилось небо, и мне пришлось зажмуриться от лучей низкого солнца.

Безоблачные зимние дни всегда холодны, но сегодня ветер задувал так резко, что болели пальцы и зубы. С каждым шагом лошади мне приходилось цепляться за ткань плаща, чтобы он не слетел. Долгое время я сосредотачивалась лишь на этих однообразных попытках сохранить тепло. Только заслышав скорбный женский плач, отвлеклась от них и подняла взгляд. Мы проезжали могилы павших воинов.

Свежевырытые могильные насыпи выглядели чужеродно на фоне обледенелой грязи и прибитого снегом папоротника. И тем не менее небо прояснилось, а вдали виднелись река и лес. В этот день холмы Гленмамы казались мирным местом, где можно было устроить привал.

После битвы король Бриан выбрал это место, приказав воинам похоронить здесь павших и пометить их могилы крестами. Должно быть, позже он заплатил плакальщицам из живущего поблизости клана. Эти воины погибли слишком далеко от дома, и их собственные родственницы не провожали их в последний путь.

Король Бриан поднял руку, и передние ряды процессии остановились. По перешептыванию воинов я поняла: объявили короткий привал, чтобы попрощаться с теми, кто не вернется домой, и отдать уважение павшим. Всадники спешились и подошли к могилам, а пехотинцы присели отдохнуть. Настроение стояло безрадостное. Одни воины выглядели мрачными и угрюмыми, другие – бледными и задумчивыми. Кто-то подошел помолиться к свежевырытым могилам.

Я понаблюдала за мужчинами и перевела взгляд на сами могилы. Где-то там лежит Лонон, похороненный вместе с остальными павшими. При мысли о том, как холодно и одиноко ему под землей, я с трудом сдержала слезы. На самом деле его там нет. Он отошел в мир иной.

Я дотронулась до сумки, в которую сложила все, что Лонон оставил на этом свете: его меч, кольцо и кожаный доспех. Им не место под землей.

– Фоула? – Дирмид, сородич Лонона, подвел свою лошадь к моей. – Король разрешил устроить привал, а потом мы с братом собираемся свернуть на западную дорогу. Ты все еще хочешь поехать с нами?

– Да.

– Мы не сможем потом проводить тебя до Киллало. – сказал Дирмид, устало взглянув на меня. Он явно предполагал, что я стану для них обузой, и пытался меня отговорить.

– Я знаю.

Я похлопала лошадь, и та бодро фыркнула. Кажется, Дирмида это успокоило. Едва слышно вздохнув, он вернулся к друзьям, которые уже вовсю наслаждались едой, оставшейся со свадебного пира. Ее запах донесся и до