Избранные романы: Трудный путь. Волшебный час. Просто, как смерть. Чудо в Андах. - Ли Чайлд

— Может, они устроились на ночлег, — предположил кто-то.

— В горах укрыться негде, — сказал Роберто.

— Но вы же поднимались туда и выжили.

— Мы ходили днем, и было очень тяжело, — сказал Роберто. — Там градусов на пять холоднее.

— Они сильные, — сказал кто-то.

Остальные только молча кивали.

И тут заговорил Марсело.

— Это все моя вина, — тихо произнес он. — Это я вас всех погубил.

— Зачем ты так говоришь, Марсело? — сказал Фито. — Мы все в одинаковом положении. Тебя никто не винит.

— Я нашел этот самолет! — отрезал Марсело. — Я нанял экипаж! Я договорился о матчах и сагитировал вас.

— Моих маму и сестру ты не звал, — сказал я. — Их пригласил я, и теперь они мертвы. В том, что самолет упал, нашей вины нет.

— Каждый из нас решал только за себя, — сказал кто-то.

— Ты отличный капитан, Марсело. Не падай духом!

Марсело всегда был для меня героем. На поле он умел и подзадорить, и организовать команду, но я уважал его не только за это. Марсело был ответственнее и взрослее многих из нас. Он был по-настоящему религиозен и старался вести добродетельную жизнь. Он нисколько не зазнавался, наоборот, держался всегда скромно.

Марсело верил в порядок мира, верил в то, что мудрый и любящий Господь наставляет и оберегает нас. А мы должны соблюдать Его заповеди, любить ближних — как учил Иисус. Это было его жизненным кредо, в этой мудрости он черпал уверенность, поэтому и стал таким замечательным капитаном. Легко следовать за тем, кто не сомневается. Мы всегда полностью доверяли Марсело. Как он может колебаться теперь, когда он так нам нужен?

Наверное, подумал я, он не так силен, как кажется. И тут я понял: Марсело сломался не потому, что слаб, а, наоборот, потому, что слишком силен. Он верил в спасение окончательно и безоговорочно, а когда мы узнали, что поиски прекращены, у него словно земля ушла из-под ног. Господь отвернулся от нас. И уверенность, решительность Марсело, благодаря которым он и стал нашим лидером, теперь мешали ему выдержать удар.

Глядя на Марсело, который тихонько плакал в уголке, я подумал о том, что излишняя уверенность может нас погубить. Правила игры были слишком странные и жестокие. Я должен был научиться жить в полной неопределенности. Терять было уже нечего.

Наконец наступило утро. Мы вышли из самолета и с ожиданием посмотрели на горы. Небо было голубое, солнце уже согрело все вокруг, дул легкий ветерок. Видимость была отличная, но на склонах мы никого не разглядели.

Когда солнце было уже высоко, кто-то вдруг закричал:

— Там что-то движется! Вон над той скалой!

— Я тоже вижу! — подхватил еще кто-то.

Я пригляделся и рассмотрел три темные точки на снегу.

— Это просто камни, — пробормотал один из нас. — У вас воображение разыгралось.

— Да ты посмотри повнимательнее. Они движутся.

Чуть ниже по склону лежала груда валунов. Приметив расстояние от нее до трех точек на снегу, я стал наблюдать. Через пару минут стало ясно, что точки стали ближе.

— Они живы!

Мы кинулись обнимать друг друга.

— Вперед, Густаво!

— Давай, Нума! Давай, Даниэль! У вас все получится!

Со склона они спускались еще часа два, и все это время мы подбадривали их криками. Но радость угасла, как только они подошли поближе и мы смогли их разглядеть. Они едва волочили ноги, опирались друг на друга, а Густаво щурился и брел спотыкаясь, словно слепой. Они все словно постарели лет на двадцать, и в глазах их я увидел страх и отчаяние.

Мы кинулись к ним навстречу, помогли забраться в самолет, уложили поудобнее. Роберто осмотрел их. У всех были почти отморожены ступни. Из глаз Густаво текли слезы.

— Меня ослепил солнечный свет, — объяснил он.

— А где же твои очки? — спросил Роберто.

— Они сломались, — ответил Густаво. — Ощущение такое, будто глаза песком засыпало. По-моему, я ослеп.

Роберто закапал Густаво в глаза лекарство, которое нашел в одном из чемоданов, обмотал ему голову фуфайкой — чтобы защитить глаза от света. А остальным велел растирать нашим путешественникам ступни. Кто-то принес им мясо, на которое они с жадностью набросились. Немного отдохнув, они рассказали про свой поход.

— Гора очень крутая, — сказал Густаво. — Иногда приходилось ползти чуть ли не по отвесным скалам.

— Да, и воздух совсем разреженный, — добавил Маспонс. — Начинаешь задыхаться, сердце колотится. Сделаешь пять шагов, а ощущение такое, словно три километра пробежал.

— Почему вы не вернулись вечером? — спросил я.

— Мы весь день шли вверх и добрались только до середины склона, — ответил Густаво. — Не хотели возвращаться ни с чем. Надеялись вас хоть чем-нибудь обрадовать. Поэтому мы решили заночевать в горах и утром продолжить подъем.

Они отыскали ровную площадку у какой-то скалы, сложили валуны в кучу и попытались за ней укрыться. Они и представить не могли, что ночью может быть так холодно — куда холоднее, чем у нас в самолете.

— Холод там неописуемый, — сказал Густаво. — Он выжимает из тебя все силы, до капли. И жжет хуже огня.

Тянулись долгие ночные часы, они уже отчаялись и готовились к смерти, но кое-как дотянули до утра. Отогревшись на солнце, они полезли дальше, вверх по склону.

— Вам удалось отыскать хвост самолета? — спросил Фито.

— Мы нашли только часть обломков и немного багажа, — ответил Густаво. — И несколько тел. — Он рассказал, что некоторые из погибших так и сидели, пристегнутые, в креслах. — Мы забрали вот это. — Он достал часы, медальоны, бумажники. — Тела лежали высоко на склоне, но до вершины было все равно очень далеко. Сил идти дальше у нас не было, и мы не хотели оставаться в горах еще на одну ночь.

Вечером, когда все стихло, я подошел к Густаво.

— Что вы там видели? — спросил я. — Что там, за горами?

— Горы слишком высоки, — устало ответил он. — За ними ничего не видно.

— Но что-то же вы видели!

— Я смотрел между двумя вершинами…

— Ну?

— Там виднелось что-то желто-коричневое, но что это было, я не понял. Одно тебе скажу, Нандо: когда я смотрел сверху на наш «фэрчайлд», он казался крохотной точкой на снегу. Его можно было принять за тень или за обломок скалы. Летчик с самолета его бы не заметил. Так что шансов, что нас найдут, у нас не было и нет.

Неудача этого горного похода нас всех расстроила, но еще больше огорчило то, что Марсело, впав в отчаяние, тихо сложил с себя обязанности нашего вожака. Занять его место было некому. Густаво был измотан походом в горы и никак не мог восстановить силы. Роберто был, безусловно, человеком сильным, и мы полагались на его ум и сообразительность, но он был слишком упрям и раздражителен, поэтому так, как Марсело, мы ему доверять не могли. При отсутствии сильного лидера стали объединяться те, у кого были схожие характеры, схожие интересы. Например, Фито дружил со своими кузенами Эдуарде Штраухом и Даниэлем Фернандесом. Фито был самым молодым и самым одаренным из этой троицы. Прежде он казался тихим, застенчивым пареньком, но теперь проявил себя как человек умный и уравновешенный, и я знал, что он положит все силы на то, чтобы мы выжили. Всех троих мы называли просто Братья. Они и стали центром нашей команды, объединяющим началом. Они сумели убедить остальных, что надо делать все возможное, надо бороться за жизнь. Даже те, кто сначала отказывался есть мясо — Нума, Лилиана, Кохе и другие, — решили, что получать силы из тел умерших друзей — это почти то же самое, что получать духовную силу тела Христова во время причастия. Я радовался, что они наконец согласились есть, ведь у нас не было иного способа выжить.

Теперь угроза погибнуть от голода отступила. Из уважения ко мне все пообещали не трогать тела моих матери и сестры, но мяса и так хватило бы на несколько недель.

Но чувство голода все равно не отпускало меня. А еще я думал, что мы попусту теряем время. Ведь мы слабели с каждым днем и скоро просто не смогли бы выбраться отсюда. Провал экспедиции Густаво показал, как трудно будет подняться до вершины горы. В минуты слабости я говорил себе: спастись невозможно, мы здесь в ловушке. Нам конец, и все наши страдания напрасны.

Но всякий раз, когда я поддавался отчаянию, я вспоминал отца, вспоминал о том, как он страдает. И голос внутри меня твердил: когда пойдешь в горы, держись крепче. Помни, под снегом могут быть расщелины.

Я думал об отце, и мое сердце переполняла любовь к нему, и эта любовь была сильнее страданий и страха. Я понимал, что однажды мне придется отправиться в горы, даже если я обреку себя на верную смерть. Да разве в этом дело? Даже умирать лучше хоть на шаг ближе к дому. Во мне все еще теплилась надежда, что я смогу пробраться через неприступные горы, что я выйду к людям. Я с нетерпением ждал той минуты, когда смогу оставить наш самолет. Я понимал, что одному этот подъем мне совершить не удастся. Мне нужен был напарник, человек, на которого можно положиться. Я стал приглядываться к своим товарищам по несчастью, прикидывал, насколько кто силен, у кого какой характер, старался представить, кого из этих голодных, тощих, оборванных юношей я хотел бы взять с собой.