Время смерти - Добрица Чосич

— Я, Славко, в дезертиры не пойду. Не согласен я признавать, что шваб меня одолел.

— Что поделаешь, если другой оказался сильнее. Не твоя вина, что у них империя и всего у них полно.

— Вина не моя, но им я не поддамся. Пусть мне пришлось за кусок хлеба батрачить на Джордже и Ачима Катичей, но у швабов я рабом не буду.

— Сейчас надо голову спасать, дурень.

— Сейчас нужно кое-что подороже спасать, придурок.

— Полк наш разбили. Сам слышал вчера, сколько офицеров сдалось. И командир полка сдался.

— Какое мне до них дело. Пусть сдается хоть сам Живоин Мишич. И воевода Путник. И король Петр. А я не желаю.

— Неужели не видишь, кончено дело с нашей державой и нашей свободой.

— Пускай кончено. Только я буду воевать против швабов и после войны.

— Какого черта мы должны погибать, я тебя спрашиваю?

— Я серб, чуешь? Я — Дачич из Прерова и, пока жив, не соглашусь, чтобы кто-нибудь в мире меня победил. Я не желаю носить ярмо. Я хочу такой свободы, чтоб делать все, что мне охота. И дай ты мне еще подремать.

Сверху опять пустили глыбу. Огромная, она катилась прямо на них, оба отпрыгнули, отбежали за скалу, камень остановился у самых ног. Гул от его падения словно продолжался в раскатах смеха сверху, с края каменоломни.

— Слышишь? Они даже стрелять не хотят. Как аспидов, хотят перебить нас камнями, — шептал Славко.

— Этим мы глотку забьем грязью. Заплатят они нам за ночные забавы… О чем он думает, этот Лука Бог, палач чертов? — шептал Алекса, приплясывая. Мокрые ноги оледенели. И одежду стянула ледяная корка. Безжалостно стегал ветер. Хотелось спать. — Я чуть подремлю, а ты направо поглядывай. — Скорчившись, Алекса опять укрылся палаткой. И. опять представил себе лето, стог теплого сена на берегу Моравы.

Славко опустил ладонь ему на голову, прошептал:

— Дам тебе дукат, если ранишь меня в ногу.

— Придурок. Ты даже смыться боишься.

— Сделай. Получишь сразу дукат. Хочешь, пощупай.

Алекса не высовывался из своего укрытия. Теплое дыхание согревало лицо.

— Плевать я хотел на твой дукат, — громко ответил он.

Катившаяся каменная глыба громыхала по скалам, заглушая шепот Славко. Может, у него в самом деле дукат есть. Дукат… Дукат за дукатом…

— По-братски отдаю. Ты понимаешь, что нынче стоит дукат?

— Почему ты хочешь, чтоб я тебя ранил и тебя раненым взяли швабы? Почему не смоешься целым, если ни к чему не годен?

— Я не могу нарушить присягу.

— Какую присягу?

— Присягал королю и отечеству перед священником, на верность до самой смерти.

— Да, это сильная штука. Только мне… на эту присягу и поповскую епитрахиль… Гляди влево. И вниз. Смена скоро должна прийти.

— Что тебе мешает по-братски ранить меня в мякоть на правой ноге? За дукат же, Алекса. Этот дукат может голову тебе спасти.

— Почему именно в правую ногу?

— Левую почему-то больше жалко.

— Ну вот, теперь еще нужно ногу выбирать, которую меньше жалко. Дай подремлю. — Алекса опять свернулся клубком, подтыкая под себя полотнище палатки. После войны земля будет дешевая. Пустая, без мужиков. Бабам с ребятами не под силу поля обрабатывать. За дукат он купит сто аров земли у Моравы. Славко шептал в самую голову, под палатку:

— Прошу, пожалуйста, ведь светает.

— Почему тебе левую больше жалко?

— Да мне всю левую сторону жальче. Тебе-то ведь все едино.

Славко сбросил с него палатку, и Алекса почувствовал, как сильно дрожат руки товарища. Он пожалел его. А вообще дать бы ему по морде, чтоб не тряслись руки. Они глядели друг на друга, не видя глаз, не видя судорог, мук товарища. Только дыхание слышали. Вздохи их сталкивались в воздухе. У Славко дыхание какое-то оборванное, заметил Алекса, вслушиваясь одновременно в завывания тяжелого и плотного ветра из каменоломни. Земля пустой будет без мужиков. Десять дукатов, десять гектаров. И никогда больше не батрачить на Катичей.

— Давай чуть влево подадимся. Там нас не достанут, когда твой выстрел услышат.

— Не дрожи ты так, Славко, по морде дам, — сказал Алекса и пошел за ним. А когда остановились, схватил Славко за плечи. — Почему ты по-человечески, целым и здоровым, не убежишь, коли ты такое дерьмо? Беги в овраг, чтоб я тебя вообще не хлопнул. — Он изо всех сил оттолкнул Славко.

Едва удержавшись на ногах, Славко опять зашептал прямо в лицо:

— Я тебе честно сказал. Не могу я присягу нарушить. За тех, кто нарушит присягу, потом детям расплачиваться приходится.

— Да не дрожи ты, зубы выбью!

— Если самих бог не покарает, то детей настигнет. А у меня два сыночка. Сейчас дукат хочешь или потом?

— Чего сам не выстрелишь? Зачем меня пачкаешь своими слюнями? — Стиснув плечо, Алекса тряс Славко изо всех сил.

— Грешно человеку самому на себя подымать руку.

— А не грешно платить другому, чтоб он тебя прикончил? У, праведник! Здесь без двух дукатов не обойтись…

Новая глыба сорвалась с обрыва каменоломни. Трассирующая пуля вспорола небо и погасла.

— Двух нету, детьми клянусь. Все, что есть, отдаю. От жены еще, невестинский дукат. Когда на войну уходил, она с груди сняла и зашила мне в пояс. Что тебе еще дать, жулик?

Молчали. Перед Алексой во тьме закипало небо. Или это заря занялась, или его самого разрывало от муки и злости на всех.

— Знай, я тебя на перевязочный не потащу. Сам ползи. Я свой пост не оставлю.

— Люди ж мы, мать твою, должен ты доставить меня в лазарет.

Ветер донес до них кашель неприятельских дозорных.

— А на кой мне, Славко, твой дукат? Не желаю я тебя тащить.

— Ладно. Не надо. Только дело сделай, светает.

Они укрылись под скалой.

— Давай дукат.

Нащупав его ладонь, Славко дрожащей рукой сунул и нее монету.

— Не фальшивый? А то обе перебью.

— Говорю, невестинский. Как считаешь, Алекса, может, лучше в ляжку? Только б кость не задеть.

— Могу вену порвать, изойдешь кровью и сдохнешь.

— Ладно. Давай в икру. Ох, да тебе и не видать ничего. Темно.

— Задери штанину.

— Только гляди, — выл Славко, — в кость не попади. Ногу-то видишь? Вон побелее. Смотри лучше, мать твою милую преровскую!

Алекса ощупью нашел его голень.

— Тощий ты, придурок! Как не угодить в кость? Не во что пулю пускать. Надо подождать, пока светать будет. А если тебя швабы на перевязочном возьмут? Если не успеешь добраться до госпиталя в Крагуеваце?

— Об этом не беспокойся. Давай, сделай ты мне это…

— Ох и тощ ты. Темно. Переломлю тебе ногу, как ветку.

— Тогда погодим чуток.

Славко стонал, всхлипывал, шептал молитву покровителю своего дома святому Георгию. Дозорные противника опять спустили камень. Грохот смешался с завыванием ветра. Алекса сжимал в руках дукат, сжимал с такой силой, что края монеты врезались в мякоть ладони. Вот бы разжиться тридцатью дукатами — десять гектаров, двадцатью — пять, волы, кони, коровы. Никогда бы не прыгал он больше через забор Ачима Катича и Адам не гарцевал бы мимо него, батрака, на своем Драгане. За сто дукатов пришлось бы прострелить сто сербских ног. Вот до чего довелось дожить! За дукат стрелять в серба. Плевать мне на тебя, на такую армию, на такую страну, на такую свободу. И Славко не человек, и я не человек.

— Не стони! — заорал он и плюнул в него.

Славко умолк.

— О чем думает этот Лука Бог, богородица его! Почему смену не высылает?

— Я ж тебе говорю, Алекса, они разбежались.

— Пускай. А я не побегу. Сперва тебе ногу перебью, а потом заберусь в камни так, что ни одна гаубица меня не вышибет. И буду дробить швабов по зубам. За то, что мать нашу сербскую лаяли. И песни пели. И камнями в нас кидались.

— Ш-ш! Слышишь! Они тоже о чем-то говорят.

— Ветер.

— Теперь ты ногу видишь?

Алекса встал, сделал шаг в сторону; лязгнул затвор.

— Чуть подальше отойди, чтоб порохом не обожгло, а то расстреляет меня полевой суд за то, что сам себя искалечил.

— Да не тряси ты ногой! Я ж ее тебе всю разнесу.

— Погоди! Поклянись мне. Чем, раз ты неженатый?

— Самим собою, придурок. Чего тебе?

— Если я умру от раны, напиши, Христом богом прошу, отцу моему и жене, адрес знаешь. Погиб, дескать, Славко при атаке. От снаряда.

Алекса молчал, напуганный тем, как в руках у него самого плясала винтовка. Ему было зябко. Донимала вьюга и северный ветер.

— Поклянись, что так напишешь.

— Повыше подними штанину, рука у меня дрожит. Кишки тебе выпущу.

— Лучше не надо, если рука дрожит. Погоди. О господи, и всей-то молитвы «Отче наш» не знаю.

— Плевал я на твою молитву!

Алекса слышал, как стучали зубы у Славко. Легче стрелять, когда не ждет. Чуть приблизившись, он приложил дуло винтовки к ноге Славко и выстрелил. Тот рухнул с криком: