Осознание - Вадим Еловенко

Не обращая на меня, вошедшего следом за ней, внимания, она немедленно стала набирать чей-то номер на видеофоне и потом почти полчаса решала, какие-то проблемы с поставками непонятного мне оборудования. Закончив разговор, она сказала мне подождать ее немного и снова стала названивать. Не совру, если скажу, что я час проболтался по ее квартире пока она наконец наговорилась и даже изволила снять плащ.

- Идем на кухню. - сказала она и там мы наконец смогли сесть и поговорить. Причем так получилось, что говорил только я, рассказывая о своей учебе, о жизни, о встрече с Вовкой в тот день. О санатории, в котором прокуковал, готовясь к вступительным экзаменам. Катя подливала мне чай и внимательно слушала. Когда я попытался перевести разговор на ее жизнь, она ушла от ответа и поучительно сказала:

- Зря в науку пошел. Надо было практическую специальность выбирать.

- А синтез разве не практическая спецуха?

- Неа. - покачала головой Катя и сказала: - Там автоматика все делает. Кем ты там будешь? Программистом? Нет. Значит, если по специальности захочешь работать пойдешь в химпром. Станешь лаборантом где-нибудь и сгниешь там.

- Почему? Почему сгнию? - не понял я.

- Потому что в науку, как и в спорт надо идти с малолетства. - жестко прояснила она мне ситуацию: - Я в пятнадцать школу закончила, а в девятнадцать диплом получила. И таких, как я, много сейчас. И что? Конкуренция жесточайшая. Все гранты расписаны, все лаборатории переполнены. Точнее, в которые хочется лаборатории, переполнены. А которые не хочется, сам понимаешь… нафига там горбатится. Мне двадцать два у меня докторская практически дописана по переходным энергетическим состояниям. А ты? В двадцать шесть или двадцать пять только диплом получишь. Я уже в то время надеюсь свою лабораторию иметь и с десятка три собственных открытий и патентов. Так что в науку ты зря. После первого переводись куда-нибудь в технический. Там возраст неважен. Там на одной должности можно жизнь просидеть. Или лучше даже в гуманитарный. У тебя на лбу написано, любишь ты над всякой ерундой голову поломать. Я только улыбнулся ее словам.

- А сама-то ты где сейчас? - спросил я, подкидывая подсластитель в чай.

- Я в лабораторию Кстесса московскую смогла устроится. В полевые сотрудники меня не взяли, характеристику Павел написал чересчур подробную. Я ему уже звонила и высказала все, что о нем думаю.

- Так он же математик? Кстесс, я имею ввиду…- вспомнил с трудом я.

- Он да. Но работает сейчас над чисто физическими задачами. Я как раз заняла место погибшего при несчастном случае ассистента. Квартирку вот мне выделили. Говорят, если десять лет в институте отпашу, ее мне подарит государство. А я думаю, что десять лет я смогу с Кстессом удержаться. Он лично обещал подумать и если мои расчеты подтвердятся включить в план мой комплекс исследований. А там и на десять и на двадцать и на сорок лет работы будет.

- Круто. - покивал я, хотя как мне кажется, тогда не смог в полной мере оценить задуманного Катей. - Значит, у тебя все получилось?

- Да ничего у меня не получилось! - воскликнула она как-то зло. - Сижу ассистентом начальника лаборатории. Кстесс модели присылает, мы их обрабатываем и обратно отсылаем. После трагедии на подмосковном полигоне опытные модели нам строить запретили и все эксперименты приказали проводить только в Диком поле. А где мы, а где Дикое Поле? Я уже этот Погребень, не поверишь, ненавижу. Я даже само слово Погребень уже так просклоняла, что народ смеется. Но тебе не скажу, подумаешь еще, что я матершинница. Каждые день контейнеры туда отправляю. «Погребень одиннадцать» мне уже снится. Понял что такое ассистент? Это тот на кого можно свалить всю самую нудную, а иногда и отвратительную работу. Она успокоилась и продолжила:

- Но ничего. Только в план включат мои задумки, я перестану бегать как сивка-бурка. Может, даже отдельную лабораторию выделят. Это была бы сказка.

Я слушал ее проблемы такие далекие от обычной человеческой жизни и, честно говоря, немного ей завидовал. Она была одержима интересным делом и ее жалобы на недостойный труд это просто была дань себялюбию. Я когда-то тоже был таким одержимым. Правда, другими идеями. Но, вспоминая свое, то исключительное состояние, когда казалось что время это субстанция, которую у тебя кто-то ворует, а ты не замечаешь это слишком поздно и только понимаешь, что ничего не успеваешь хоть и вертишься как белка в колесе… Когда кажется, что ты нужен этому миру и он мир без тебя непременно пропадет, заблудится и сделает что-нибудь не то. Когда ты гордишься сделанным делом и чувство победы еще долго не отпускает после законченной задачи… Это счастье наверное. Я понимал, почему Вовка не слез с этой «иглы». Продолжая борьбу пусть и понимая, что его поймают и накажут, он чувствовал себя человеком. Откажись он, как я от этих потягушек, и что ему останется? Сидеть на скамейке на темном проспекте и думать в двадцать мелочью лет, что самое интересное в твоей жизни давно прошло?

Так и Катя, как рыба в воде чувствовала себя в своем деле. И когда она увольнялась от Павла она и не думала бросать свои идеи. Она просто меняла акваторию. Можно с уверенность сказать, что такие, как она, кайфуют, когда есть для них НАСТОЯЩЕЕ дело. И найдя себя, они будут молотить хвостом пока не помрут.

- … Я думаю кроме лаборатории взять на себя еще и аналитику данных из полевых комплексов. Сейчас этим такая дура занимается. Она не понимает, какое золото в ее руках. А если я доберусь до первых данных поступающих оттуда и до выводов Кстесса я смогу, как говорится, не вставая с места искать обоснование своим теориям.

Я с улыбкой слушал ее и думал, когда же она закончит мечтать. На часах было уже одиннадцать, а она все еще рассказывала мне чего можно добиться при грамотной организации потока данных. Я поднялся, сказав, что мне надо домой попасть и только тогда Катя посмотрела на часы.

- Пойдем, покурим, а то я что-то разнервничалась сегодня, и я тебя провожу вниз.

Курили в зале, где кондиционер был приспособлен для очистки воздуха, как и в кухне. Стряхивая пепел в огромную хрустальную пепельницу, Катя сказала:

- Ты запиши мой номер. И заскакивай обязательно. У меня тут ни друзей, ни знакомых кроме как по работе. Вечером делать нечего абсолютно. Прихожу с работы и снова за расчеты сажусь. А блин молодость пропадает! - смеясь закончила она.

Пообещав звонить и заходить, я записал номер, и мы спустились в холл к односторонне прозрачным дверям. Положив руку мне на грудь Катя призналась:

- Я ведь шла вся загруженная. Думала о работе. Так бы мимо и прошла. Не знаю словно кто-то дернул возле двери. Типа, ты кажется кого-то пропустила. Я шла и думала что ты знакомый из лаборатории. Я их еще плохо знаю. Пригляделась и вспомнила, где мы с тобой познакомились. Представляешь мои ощущения?

- Представляю. - сказал я и улыбнулся.

- Нифига ты не представляешь. В Москве встретить знакомого, о котором забыть забыла окончательно…

Я не обижался на ее признания, что я вылетел у нее из головы. Кто я такой ей? Я только улыбался ее непосредственности.

- Давай иди домой. И обязательно звони после восьми вечера. Я уже дома бываю в это время.

Добрался я до родительского крова только к полуночи. Мои уже спали, на следующий день им надо было обоим ехать в банк за обновленными картами, а уже оттуда спешить на работу. Но я был даже рад, что меня никто не ждал не высиживал гадая во сколько я вернусь. Приняв душ, который выветрил окончательно хмель из головы, я улегся в постель и попытался представить какой шанс в мегаполисе за один день встретить двух знакомых, о которых уже около года ничего не слышал и не знал. Получались какие-то умопомрачительно маленькие цифры.

Я уснул с мыслью, что все это, конечно, неспроста. Что наша встреча организованна какими-то высшими силами, в которые я как цивилизованный человек, конечно, верить был не должен. Но, то ли я был не до конца цивилизован, то ли высшие силы слишком настойчивы. Я решил не терять теперь Катю из вида и, конечно, позвонить ей на следующий день.

В нашей жизни много таких событий, которые кажутся случайностями, но которые оказывают невероятно огромное влияние на всю нашу последующую жизнь. Вот и встречи, такие непонятные с Вовкой и Катериной, я уже свыкся называть «точкой невозврата». Не суд, и не приговор стал для меня той чертой за которой я понял о своем нежелании возвращаться в ту жизнь. Не освобождение, такое желанное, но такое странное. И даже не прыжок кончившийся здоровой шишкой на голове. А именно эти две встречи. Странно подозрительный голос Вовки отбил у меня на всю жизнь охоту соваться в дела «пламенных революционеров», а одержимо-восхищенно-требовательный голосок Кати, хотя бы намекнул тогда, что есть занятия в этом суетливом мире не менее интересные, рискованные, но благодарные в какой-то мере, чем исправление ошибок человечества и ведения его к светлому будущему демократии и процветания.