Магам можно все (сборник) - Марина Дяченко

Иногда дерево, выставленное на продажу, бывало полито кровью. Суеверные не хотели брать; плотогоны скалились: не надо. Другие возьмут. Что тебе эта ржавчина: высохнет и осы-плется, в огне сгорит — не заметишь, дождем смоет — и не станет ее…

А однажды у Круглого Клыка встал на торги огромный плот с измененными хозяевами. Толпа головорезов, один другого страшнее, среди них и опустившиеся горни, и поддонки, и белые, как лед, чужестранцы — жутколицые, в шрамах. Чистого дерева в связках почти не осталось — а плотогонов не осталось никого, известно, что они в плен не сдаются. Ничего хорошего в плену их не ждет.

В первый день поселок, потрясенный, не вышел на торги. Выставили стражу, зарядили единственную пушку, послали наверх, князю, мольбу о защите. Ответ пришел незамедлительно: выяснить досконально намерения торговцев. Если они в самом деле древесину продают — зачем крик поднимать? Гарнизон на верхушке маленький, а Императора тревожить, патруль вызывать — так готовы ли поддонки по чести ответить, если вызов окажется ложным?

Начались сомнения. Кто-то кричал — кровавую древесину не берите! Ничего хорошего она вам не принесет. Убийцам свои деньги отдадите — будете с ними в сговоре, мертвые плотогоны не простят, да и бессовестно это, люди, подумайте…

Отец Варана стоял посреди квадратной поселковой площади, стоял неподвижно, уперши руки в бока, а вокруг него прыгал, надрывался сосед Соля:

— А если не будет других в этом году? А если не будет больше никакого дерева, только это? Чем топить будешь — волосами своими? Бородой?

Отец Варана играл желваками, но с места не двигался и в ответ ничего не кричал. На третий день поддонки потихоньку, по одному потянулись к берегу — на торги. Прятали глаза; древесина оказалась на редкость дешевой, брали помногу, весь берег заставили пирамидами бревен, только отец Варана не взял ни сучка.

Через неделю пираты ушли на изрядно подтаявшем плоте.

Других в том сезоне не было, как ни ждали. Где-то в середине осени у Варана в доме не стало чем топить; отец покупал сушняк наверху — сухие водоросли, которыми обычно растапливали самое мокрое, самое неподатливое дерево. Сушняк стоил дорого и сгорал в одно мгновение.

В доме было сыро и холодно. Мелочь плакала; отец сжег в очаге лодку. Все, что было в доме деревянного, одно за другим отправилось в печь.

В начале зимы кто-то подбросил под дверь груду поленьев. Все они казались чистыми, светлыми, теплыми; тринадцатилетний Варан, помнится, долго сидел, баюкая одно поленце, разглядывая узоры, вдыхая непривычный запах…

Тогда мать Варана, не сказавшая отцу ни слова от печально памятных торгов, наконец раскрыла рот.

— Возьми, — сказала она.

И он взял. Не оставил дерево мокнуть под дождем, как намеревался сначала.

Всю зиму соседи тайком им помогали — кто поленце, кто десять, кто груду. И всю зиму отец молча брал их подношения.

Сильно изменился с тех пор. Много пил. На Варана иногда срывался, бил, чего прежде никогда не было…

Хорошо хоть, девчонок не трогал.

И Варан решил уйти; по ночам ему снились древесные прожилки. Он воображал земли, где деревья растут не просто выше человека — до неба; наверное, под ними даже можно прятаться от дождя. Ему снился лес — таким, как о нем рассказывали давным-давно настоящие плотогоны, кряжистые, в сучках-бородавках; показывали на срезе годовые кольца, и у Варана сам собой открывался рот: это дерево втрое старше его? А это — в десять раз?!

В его сне пахло смолой и листьями. Дома пахло дымом и сырой рыбой, отец сидел на каменной лавке, хмурый и пьяный, и цеплялась за штаны мелюзга, выпрашивала сладенького… Только где его возьмешь, сладенького, если все, что заработали в сезон, спустили на дорогущий жаркий сушняк?

Варан решил уйти.

В сезон его решимость не только не улетучилась, но даже окрепла — специально выискивал приезжих и, продавая покрытые лаком безделушки из ракушек, заводил разговор о дальних странах. Рассказывали охотно — и о лесах, и о залитых травой степях, и о снежных пустынях. О странах, где всю жизнь можно бродить по дорогам и ни разу не замочить ног; о странах, где нет гор, но есть глубокие овраги. О странах, где живут люди с золотой кожей. О странах, где камни живые, а реки разговаривают…

Плотогоны пришли поздно, в конце первого месяца осени. Варан нанялся помогать на разгрузке — был он хоть и пацан, но сильный и умелый. Его поставили рубить сучки — он работал чисто и весело, как брадобрей в цирюльне для горни; за несколько дней до отплытия плота Варан пробился к капитану и попросился в помощники.

— Фу! — сказал капитан и сморщил нос. — Да сколько ты весишь? Будешь ползать в колесе, как муха по потолку!

И добавил, видя недоумение Варана:

— Мне тут не юнги нужны и не сучкорубы, а крутильщики в колесо, чтобы шагали неделями и не ныли… А ты с твоим весом — лишний рот!

Варан поклялся, что нацепит на спину мешок с камнями и будет ходить в колесе с дополнительным грузом — а про себя подумал, что, добравшись до берегов, где растут леса, можно будет просто удрать, да и дело с концом. Капитан ухмыльнулся и подумал, что мальчишка может думать что хочет и что его следует продать с выгодой где-нибудь в свободных водах, на самой окраине Империи.

Ночью накануне отплытия Варан тайком перебрался на плот, и на заре следующего дня они отчалили — продавать древесину, а потом (очень скоро, как мнилось Варану) в далекие земли, в леса, на край света.

На второе утро плавания Варан уже не был настроен так радужно. После ночной вахты ныли ноги и плечи и разрывалась грудь, а порция воды оказалась такой маленькой, что приходилось слизывать стекающие по лицу дождевые струйки. Варан даже не испугался, когда через несколько часов после рассвета на горизонте появилась весельная лодка, куда более быстрая, чем плот. В лодке сидели отец Варана, староста и смуглый чернявый горни — представитель, как выяснилось, самого круглоклыкского князя.

На переговорах тройки с капитаном Варан не присутствовал. О чем говорилось, так и не узнал. Отец велел ему прыгать в лодку, он и прыгнул, и сразу сел на весла.

Всю дорогу до дома — почти день пути — не было сказано ни слова. Варан ждал чего угодно — ремня, палок, заточения в каменном подвале с водой и жгучими медузами…

Ничего не было. Мать повсхлипывала, но слова в упрек не сказала. А отец с этого дня странным образом ожил — будто проснулся. Бросил пить, возился с малявками, обучая их грамоте, пел на свадьбах — можно сказать, стало все, как прежде…

Вот только леса, закрывающие небо, и переплетающиеся далекие дороги — прожилки на древесине — иногда снились Варану, особенно осенью, когда запах осенних плотов стоял над мокрым берегом и влажная блестящая кора казалась живой, погладь ее — инстинктивно дернется…